538. ВЕСЕЛОВСКИЙ ДЕТДОМ - МОЙ ГЛАВНЫЙ ДОМ. Веракович Никита

Сегодня: 1, за неделю: 4, всего: 2162

Фамилия и имя автора заменены никнеймом, убран портрет по просьбе респондента.

Родился в 1948 году в деревне Юрковщина. Воспитывался в Веселовском детском доме. Закончил Полоцкий нефтяной техникум. Работал в нефтедобывающей промышленности Советского Союза, Италии, России, Азии и Европы. Живёт в Юрковщине.

Я прожил очень интересную жизнь, благодаря Веселовскому детскому дому. Всякий раз, приезжая на родину, посещал Веселово. Заходил в родную школу, родной класс, жилую комнату. Сердце разрывалось от их неуклонного разрушения.

И когда пришло время выбирать последнее жизненное пристанище, остановился на родных Юрковщине и Веселово, где мне знакома каждая тропка в окрестностях. С Юрковщиной получилось. А вот веселовский вариант дал осечку – восемь лет назад не продавалось ни одной хаты. Пришлось выбрать близкие Старые Волосовичи. Так и живу в двух деревнях. Мотаюсь из одной в другую. Остановиться бы в одном месте, но не позволяет раздвоение притяжения – душа одинаково блаженствует от ностальгических воспоминаний и там, и там.

Я не обижаюсь, что попал в детский дом, иначе неизвестно, как сложилась бы моя судьба. А попал я на государственное содержание несколько неординарным образом.

Отец возвратился с фронта и всеми силами начал стараться построить хату и выбраться из землянки, чтобы создать будущему мне более-менее нормальные условия для жизни. Родители всякими суеверными методами старались сохранить мне жизнь, поскольку в семье умерли семь до войны и столько же в войну моих братьев и сестёр.

Сохранить мне жизнь родителям удалось. Но, когда мне было четыре года, отец поступил нехорошо. Он бросил маму, заболевшую

после смерти детей эпилепсией, и перешёл жить к соседке. В то время не было никаких алиментов, за работу в колхозе не платили. Без средств к существованию я продолжал жить с матерью. Уже в четвёртом классе то ли учителя, то ли власти определили, что меня нужно отдать на воспитание в детский дом. Шёл 1958 год.

Содержались в детдоме в среднем 70 воспитанников. Это дети погибших участников войны, инвалидов, которые не могли воспитывать детей ввиду полного отсутствия материальных средств и сил. Брошенных чад пьяными родителями не только не было, а мы вообще не слышали, что такое может иметь место в обществе. А вот дети зэков были. Они хулиганили, не слушались, пускались в бега. К таким принимали меры. Если не помогало – определяли в трудколонии. Но подобных было очень мало.

Жизнь тогда была такова, что мне показалось, будто я попал на другую планету. Из беспросветной вечерне-ночной темноты очутился в царстве света от постоянно работающей дизель-электростанции. Постоянное чувство голода сменило ощущение сытости от четырёхразового кормления. Летом вообще переходили на пятиразовое питание. Чётко соблюдался распорядок. При твёрдой дисциплине ограничения в передвижении не чинили. Не было заборов. Ходили, куда хотели: в лес, к деревенским сверстникам, которые приходили к нам. А в ближайших деревнях Веселово, Стайск, Краснолучка жили поляки. Посещая их семьи, выучил польский язык так, что впоследствии, работая в итальянской компании на польских нефтепромыслах, мог свободно общаться с поляками. Было, что приносил деревенским одноклассникам поношенную обувь, одежду, за что их родители слёзно благодарили меня. У нас ведь как было: порвались ботинки или пиджак, показываю воспитателю, и мне выдают обнову. А бедные сельские дети детдомовскому секон-хенду безмерно радовались.

Даже теперь иногда удивляюсь, что в то бедное время государство обеспечивало нас одеждой с иголочки. Не в детских ватниках ходили, как сельские ученики, а в пальто. Меняли бельё на свежее после каждой бани, а это значит – через 10 дней.

В отличие от учителей деревенских школ, которые больше думали не о привитии знаний ученикам, а как бы со своим хозяйством управиться, учителя Веселовской средней школы в детдомовцах души не чаяли.

Нас любили заметно больше, чем таких же учеников из соседних деревень. До сих пор с любовью вспоминаю директора школы Михаила Анисимовича Кротова, учителя Алексея Фёдоровича Науменко, окончившего войну в чине майора. А как можно забыть Геннадия Игнатьевича Островского? Он не просто учил нас музыке, он жил музыкой. Создал духовой и струнный оркестры. Меня увлёк. Научил играть на балалайке и баяне так, что предлагали поступать в Молодеченское музыкальное училище, от чего я почему-то отказался. До сих пор на его могилу хожу.

Всех одноклассников и товарищей вспомнить сложно. А вот лучшие друзья запомнились. Лепелец Витя Селиванов и Валера Рабцевич из Ветрино уже умерли. Тамара Романова осталась жить в Весело, недавно даже помогала мне хату там искать, но умерла. Как-то в Сургуте нечаянно нос к носу столкнулся с детдомовцем Аркадием Алейником, погостил у него и дальше покатил по нефтепромыслам, так и не встретились больше - умер. Павлик Столярчук стал прапорщиком, узнал меня, встретив в Лепеле. С Толей Шипко случайно повстречались в порту Варандей на Баренцевом море, сейчас в Орше, с охотой готов дополнить историю Веселовского детдома. Сашка Глушанин живёт в Новополоцке.

В школьные кружки не слепо загоняли детдомовцев, чтобы занять их свободное время, а определяли с учётом способностей каждого. Так было и с учёбой. Если до седьмого, а с 1964 года – до восьмого класса включительно детдомовец заметно не хотел учиться, его направляли в учебное заведение профессиональной ориентации. Хороших учеников оставляли получать среднее образование и после выпуска подыскивали высшее учебное заведение согласно увлечению и постижению школьных предметов. Из моего восьмого класса учиться в девятом оставили четырёх детдомовцев: меня, Витю Селиванова, Валеру Рабцевича и Таню Плют. Остальные девятиклассники были деревенскими.

Детдомовцев-старшеклассников назначали помощниками воспитателей. Оказанное доверие мы старались оправдать. Нас озорники боялись больше, чем штатных воспитателей, поскольку те по долгу службы не имели права применять физическую силу в процессе воспитания, а мы могли и подзатыльник врезать за непослушание.

Я был секретарём комсомольской организации школы. Потому перед выпуском 1966 года меня вызвали в райком комсомола и предложили поступать в Московскую высшую школу КГБ. Конечно, перспектива ловить шпионов и самому быть разведчиком меня захватила. Согласился. Аттестат зрелости мне даже не показали, а взялись втайне проверять меня.

Летом в Юрковщине перекрывал крышу маминой хаты. Подъехала машина и увезла меня с мамой в военкомат. За столом сидели несколько офицеров. Спросили маму, не против ли она, чтобы сын пошёл учиться в школу КГБ, он проверен, достоин такой чести, но работа опасная, будет связана с риском для жизни. Мама заплакала: единственного родного человека хотят отнять. Я же был возмущён: рисовал в воображении планы, как по-книжному геройски ловлю шпионов, а мать хочет лишить меня такой красочной и романтической жизни. Сказал военным: не слушайте её, забирайте меня. На что военком Близнюк ответил: не имеем права забирать единственного сына, если мать против. Ситуацию разрулил майор Иванов, предложив вариант, не требующий согласия матери: поступать в Ленинградское высшее инженерно-строительное училище. Хоть и в меньшей степени, но меня это также устраивало.

Поехали я и ещё четыре лепельца, одного из которых помню: Иван Анышко. Выдержали экзамены лишь я и Иван. Нас сразу переодели и направили в летние лагеря проходить курс молодого бойца. От повседневной муштры золотые погоны в наших глазах сразу померкли. Разыгрывающееся чувство ностальгии усилили письма из дома. Мне Толик Костюкович писал, что на танцах в Юрковщине всякий раз меня вспоминают. По подсказке стариков трижды с Иваном уходим в самоволку и пишем рапорта об отчислении из училища. Трижды командир их рвёт. Но, в конце концов, пишут рапорт об отчислении нас в связи с нежеланием учиться.

Приехав домой, повёз документы в Новополоцкий нефтяной техникум. Попросил записать меня на самую лучшую специальность. Посмотрели аттестат: две или три четвёрки, остальные пятёрки. Предложили «Монтаж и наладку КИП и автоматики». Успешно закончил. Так началась моя интересная и увлекательная бродяжная жизнь на нефтедобывающих промыслах России, Средней Азии, Европы.

Всё это рассказал для того, чтобы показать, как из детдомовца государство лепило Человека с большой буквы. За это я ему очень и очень благодарен. Ничуть не жалею прожитой жизни, однако всегда вспоминаю слова командира из военного училища при моём отчислении, смысл которых сводился к тому, что я совершаю жизненную ошибку и впоследствии пожалею о том. На самом деле жалею, что не стал офицером.

Мы, детдомовцы моего времени, уже старики, однако продолжаем встречаться в Веселово на берегу тамошнего водохранилища, что не делают мои ровесники, выпускники других школ.