548. ВЕРБОВЩИКИ ОХОТИЛИСЬ ЗА КОЛХОЗНИКАМИ. Апанович (Плиговка) Галина

Сегодня: 4, за неделю: 6, всего: 1397

Сведения об авторе смотреть здесь.

Когда мы возвратились из бегства с партизанами от облавы на них в 1944 году, от Болотников оставались лишь три хаты. Остальные были сожжены, в том числе и наша. Поселились в срубе дядьки без окон. Мои сестра и брат, Нина и Миша, заболели и умерли уже на мирной Лепельщине.

Оттого и название у деревни такое – Болотники, что стояли в болоте. Это во время повальной мелиорации 60-х годов в них сделали хороший гравийный заезд с Песков, а раньше заболоченный выезд из деревни был лишь на Заборовье. По нему я в Заборовскую школу ходила. А подобных на степь бескрайних полей и в помине не было – одни кусты сужали горизонт.

Постепенно Болотники возродились – 17 хат появилось. Я подросла и пошла работать в колхоз. Деньги за непосильный труд не платили, а рассчитывали лишь гирсой – отходами, оставшимися после обмолота зерна. А само зерно уходило в государство, лишь мизер колхоз имел право оставить на семена.

А было тогда крепостное право – насильно держали молодёжь в деревнях, не давая паспорта. А куда кинешься без документа? Вот и исчезли деревни потому, что разрешили свободно покидать их.

Однажды с Украины приехали вербовщики агитировать колхозников, как мы говорили, «на бураки». Свеклу полоть паспорт не требовался.

Были как раз Коляды, и мы женили Терешку. Меня сженили с застенковским хлопцем, а подругу Нинку – с песковским. Морозы стояли трескучие. Сапоги у нас - резиновые, из верхней одежды – плюшевые жакетки. Домой пришла одубевшая. Мама на меня нагрузила подушек, чтобы в холодной хате как-то угрелась.

Лежу. Дрожу. Заваливают в хату двое вербовщиков. От Нинки идут. Та соглашается завербоваться при условии, если поедет Галя. Прикидываю: ничего ведь не теряю, труднее, чем в колхозе, нигде не будет. А тут ещё паспорт обещают сделать, и я по завершении свекольного сезона стану вольной птицей. Прощай тогда, проклятый колхоз, на веки вечные.

Тут же заключили договор. Приедут за нами в марте, когда сезон начнётся.

Поначалу с Нинкой строили радужные планы, как мы отработаем весну, лето и осень на бураках, заработаем денег, приоденемся, все кавалеры будут нашими. А потом устроимся чёрнорабочими на производство, где зарплату дают деньгами. Замуж выйдем. Построим дом в городе…

Нина собираться начала. Сложила котелочки, в дорогу пошила мешочки на сахар.

Шли дни. И меня начали одолевать сомнения: собралась в свет, а доселе нигде не была, кроме Болотников, окрестных деревень да Лепеля. Никуда ведь больше не ходили. Старшие стали отговаривать: куда вы, дуры, поедете, ничего не зная, паспорт – это басни. В общем, сломалась я, радужная мечта о городской жизни покинула меня. Решила не ехать.

В марте приехали за нами вербовщики. Нина сказала, что поедет, если поедет Галя. А я упёрлась. И штрафом, и тюрьмой, и чем только меня не страшили. Стою на своём: не поеду, и всё.

Уехали вербовщики ни с чем. А я всё ждала штрафу или конвоя в тюрьму. Но было тихо.

Мы с Ниной были не простыми колхозницами, а звеньевыми по льну. Но это не значило, что работали меньше рядовых колхозников или получали больше, чем гирсу. Вкалывали наравне со всеми. Льняную блошку гоняли, дустом посыпая лён. Отраву привозили в бумажных мешках сцементированную. Мы разбивали монолиты железяками, палками, растирали отвалившиеся куски в руках. Из ведра разбрасывали измельчённый яд по посевам. И чёрт нас не схватил, и даже не отравились. А когда дуст признали источником рака и начали закапывать в Псковской области, бульдозеристам на яме платили 100 рублей в день, однако больше семи дней никто не выдерживал, уходили.

Звеньевые ходили по Болотникам и Пескам, прося у людей печной пепел для внесения под лён. А картавая Чуханика в Песках спрашивала у нас:

- Сто вам, дзеўкі, сумы даць?

Мы захохочем и из хаты убегаем. Пепел ведь каждый на свой огород собирал. Не хотели давать. Но давали, правда, нехотя. А так собирали продукт перегоревшей древесины по лесным кострищам, оставленным лесозаготовителями после сжигания сучьев.

Лично звеньевые конями отвозили льнотресту на льнозавод, чтобы сдать её лучшим номером, поскольку обычным возчикам заводская оценка колхозной продукции была по фигу, и её обязательно занижали. И льносемя грузили и отвозили на сдачу в кубинских 90-килограммовых мешках. Заработали премию. На неё мне получилась плюшевая жакетка. А радости было, что такая модная обнова появилась! Во, как жили! На зарплату же кроме гирсы стали давать льняное постное масло соответственно заработанным трудодням. Не дай бог, не дай бог!

Работала звеньевой до замужества. Замуж вышла в 1959 году в ушачское Дудчино. Там взялась доить первотёлок. А они, известное дело, какие – лягались. Ай, не дай бог: и путала, и что только не делала. За такую работу колхозное собрание решило дать мне леса на хату.

Сын Олег родился. Я его покормлю, в стояк поставлю, игрушек наложу, он и заснёт в стойке, а сама на дойку бегу, благо ферма через дорогу.

А доили-то вручную. Вдобавок на водопой к воде первотёлок гоняли. Зимой надо было и лёд из поильного корыта выдолбить, и лунку в водоёме прорубить. Навоз на руках из хлева выносили. На себе корм заносили. Не дай бог никому того, что выпало мне выполнять.

Хату построили. Сад посадили. В общем, немного на ноги вставать начали. Муж молоко возил на коне.

Потом Казаки выехали в Лепель. И Прусинья взялась говорить:

- Выезжайте и вы, поскольку в деревне этой никого молодого нет, старики одни остаются.

И мы выехали в Лепель. За нами последовали Корсаки. Теперь в Дудчино живёт лишь один бич – пьяница Витька. Ещё не на пенсии, но нигде не работает. Теперь даже дороги в деревню нет.

А в Болотниках сейчас живут лишь моя подруга и бывшая коллега Нинка Кузмичёнок, Коля Тухто и дачник Володя. Он купил хату у сына убитого председателя Заозерского сельсовета Спирида Плиговки, Шурки.

Даже слушать не хочу, когда говорят, что теперь жить плохо. Таким бы нашу работу, не жаловались бы. А мы-то выдерживали, старались. Я за колхозную деятельность по выращиванию льна имею значок и удостоверение Ударника коммунистического труда.