Мемуар 30. ПАСТУХИ РОДИНЫ. Шуш

Сведения об авторе смотреть здесь.

 Вообще-то разговор пойдёт о пастухах колхоза «Родина». А в заголовке я не закавычил последнее слово потому, что приблизительно такими были все пастухи «необъятной Родины моей», которая называлась Союзом Советских Социалистических Республик.

 Небольшая коровья ферма находилась в деревне Гадивле. Первым её пастухом был Иван Шарстук по кличке Пэтрух. Мужик он был обычный. Задавал, как и все, а может даже и поменьше, поскольку после смерти жены воспитывал пятерых дочек мал мала меньше. Вторым «полковником» над коровами, как в шутку называли пастухов, моя память сохранила мужика по кличке Ярузельский. Он то ли их чашникских Латыголичей, то ли из борисовской Барани пришёл в Гадивлю в примаки.

 Однажды гнали Пэтрух с Ярузельским коров через наш двор. А в моих запасах дежурила бутылка самогонки. Поскольку Ярузельского практически не знал, пригласил Пэтруха составить мне компанию. Сели на скамейку под вековыми берёзами. Вмазали по сотке. Я и спрашиваю у собутыльника:

 - Скажи, Иван, как твой новый напарник.

 - А ничего, - отвечает захмелевший Пэтрух. – Только у него немного не хватает.

 - А в чём заключается это «немного»? - серьёзно интересуюсь.

 - Он не пьёт и не курит, - ещё более серьёзно и не задумываясь, отвечает Иван.

 Я аж на траву повалился от ржача.

 - Иван, - захлёбываюсь смехом. – Так, по-твоему, если человек не пьёт и не курит, значит он – ненормальный?

 - Конечно же дурной, - аж злится Пэтрух на меня, бестолкового.

 Но основной рассказ о пастухах «Родины» поведу про иных «полковников» - последователях Пэтруха и Ярузельского: моём брате Ваське Шушкевиче и его напарнике Юрке Дивине из Велевщины.

 Вы пойдёте в пастухи? Я тоже нет. Понятное дело, что становятся ими те, кто нигде больше не нужен. А вот стадо коров из сотни и более голов им доверить можно по причине того, что иных претендентов на данную профессию попросту нет. Но даже представители такой непрестижной должности делятся на условные категории: честно выполняющие порученное дело и работающие спустя рукава по принципу «лишь бы день до вечера». Васька с Юркой относились к последним.

 Согласен, что пастухам платили мало. Но ведь коль работаешь, постарайся облегчить свою повинность хоть как-нибудь. А они не старались. Вот пример.

 Вожжи у них до того порвались, что были связаны в нескольких местах, и стали коротки. Чтобы управлять конём, нужно было подсаживаться к самому его заду. А когда этого вида транспорт понукают, делают громкое цмоканье губами. Получается имитация поцелуя.

 Я их подкалывал:

 - Если цмокнете и конь резко рванёт, вы его поцелуете как раз в жопу. Замените вожжи.

 - Нам не дают, - отвечали.

 - Так удлините хотя бы вязальным шпагатом.

 - Нам и так хорошо.

 И так во всём. Я даже объявил однажды, что буду создавать музей Васько-Юрчинской трудовой славы, экспонатами которого станет их доведённый до ручки инвентарь. Они сатиру приняли всерьёз, даже одобрили. И, когда в конце концов выбили у «Родины» новые вожжи, я съязвил:

 - Вы только старые не выбрасывайте!

 - Нет-нет, - ответили хором. – В музей пойдут!

 Иногда заманивали меня помогать грузить на телегу силос и развозить по кормушкам. Мне это надоедало, и я отказывался. Тогда изо всех сил уговаривали, суля алкогольное угощение или ещё что-нибудь заманчивое. Запомнил одну из завлекух:

 - Идём грузить силос – сегодня у нас новая дуга. А старую отдадим тебе в музей.

 Старая дуга потрескалась и плохо поддерживала оглобли. Новая для них стала настоящим праздником. Решили, что и меня она обрадует, как и прежняя, которую получу в качестве музейного экспоната.

  Зимой раздавали корм по очереди - через день. Я каждый выходной приезжал в Гадивлю. Приходилось помогать. Приняв сию помощь за обязанность, Васька стал до вечера напиваться и засыпать. 

 А я, мама и мои сыновья рвали кишки, топором рубя смёрзшийся силос и вилами набрасывая на телегу. На мало легче было и выгружать его в хлеву. Наконец мне это надоело, и я перестал приезжать в деревню. Васька понял, что халява кончилась, и взялся за дело сам.

  Конечно, выпить и я был охоч. Когда закончился горбачёвский «сухой закон», в гадивлянский сельмаг завезли литровые банки со спиртом, закатанные обычной жёлтой жестянкой для консервации. Купили такой «пузырь» на троих. Выпили до раздачи силоса. Выпили во время раздачи. Выпили после раздачи. Пошли в нашу баню. Выпили в бане. Дальше помню, как будит кто-то нас с Васькой, спавших вместе на диване. Еле продираем глаза. В темноте различаем склонившийся над нами голый призрак. Пока соображаем, привидение говорит Юркиным голосом:

 - Мальцы, а похмелиться у нас осталось?

 Начинаются воспоминания. Каким-то образом мы ушли из бани, а Юрку забыли. Проснулся он от холода: лежит на полу. В темноте одежды не нашёл и пришёл в хату голым. Пошли вместе шарить по вчерашним застольям, даже баню посетили – нет похмелки. Юрка предлагает:

 - Пошли в Велевщину, у меня бражка есть.

 Топать четыре километра по зимней ночи не хочется. А похмелиться хочется. Спрашиваю:

 - А бражки много?

 - Выварка, - отвечает.

 Решено мгновенно и твёрдо. Пришли. Сели в кухне. Юрка откуда-то из глубин жилья притащил литровик бражки. На закусь нарезал ломтиками хека из морозилки, поясняя, что так едал в Тюменской на нефтеразработках. Выпили. Принёс ещё банку. Выпили. Принёс ещё банку. Пьём. И вдруг зарывается его жена и орёт:

 - Да сколько вы будете пить этих червяков?

 - Каких червяков? – разеваю я рот.

 - Да солод перестоял немного, и в нём червяки завелись, - поясняет Юрка. – Они маленькие. Ничего страшного.

 Я выбежал за дверь и прямо с крыльца вырыгал содержимое желудка. Отдышался, зашёл в дом, а Васька с Юркой продолжают хлебать настойку на червях. Немного воздерживаюсь, но вскоре не выдерживаю и сам начинаю глотать червивку за милую душу.

 В дорогу Юрка налил нам трёхлитровик пойла, чтобы мы в наступающий день покормили коров без него. Память не сохранила, как справились с обещанием. А вот как сутки умирал после «ерша» из спирта и Юрчинской червивки, помню отчётливо.

 Вообще-то пастухи были безвредными мальцами. Не хулиганили, если таким действом не считать пьяную болтанку на улицах. Не воровали, правда, с самими изобретённой поправкой: потому что красть нечего – силос никто не купит. Были мирными и общительными людьми. С Васькой даже дружили я и младший брат Толик. Выпивали вместе. Его любили мои сыновья. Когда он был трезвый. Но такое случалось редко.

  Однажды приезжаю в Гадивлю, а Васька мне хвалится:

 - А мы вчера с Юркой бастовали!

 - Как это?

 - Чтобы зарплату добавили. С утра не выгнали коров, купили бутылку вина, сели под конторой и выпиваем.

 - Придурки, - говорю. – Кто же так бастует? Нужно было заблаговременно предупредить правление заявлением. Вас же за отказ от выполнения трудовых обязанностей могли уволить за прогул.

 - Неа! – с довольным видом Васька смакует своё умственное превосходство. – Нету иных дураков коров пасти за копейки. Председатель Хейлик вышел к нам и пообещал добавить зарплату. Мы и пошли стадо выгонять.

 - Во-первых, он стопудово вас обманул, во-вторых, правильно бастовать нужно так… - и я начал инструктировать Ваську.

 Конечно, моя инструкция не пригодилась. Васько-Юрчинский коллектив больше подобную попытку не предпринимал.

 А потом начало разваливаться сельское хозяйство. Гадивлянскую ферму упразднили. Васька стал жить на мизерную пенсию инвалида 3-й группы. Юрка исчез из моего поля зрения.

 Вот так работали пастухи Родины. Об их нерадивом исполнении служебных обязанностей свидетельствуют экспонаты музея Васько-Юрчинской трудовой славы, вросшие в траву за нашей бывшей баней.

 P.S. Я не утверждаю, что к сему времени пастухи Родины улучшились или ухудшились, потому как не знаю. Я утверждаю, что в описываемое время пастухи Родины были именно таковыми, потому как знаю.

Написано в 2018 году.

 Читайте мои, единственные в мире, "Личные мемуары о красной эре".