С названием моей деревне не повезло – коверкают по-всякому. Официально она звалась Карсащина. В некоторых документах завизировано: Корсащина. На довоенной военной карте обозначено: Карсавщина. Карта 1990 года утверждает: Красавщина. А на карте, составленной в 1950-м и исправленной в 1979 году, смешит название: Счастливая Жизнь. Когда моей деревне привалило «счастье» так называться, не знаю. А вот как в Счастливой Жизни прозябали счастливожизневцы, сейчас расскажу.
Когда мама ещё жила, можно было у неё расспросить, каковой была Карсащина до моего рождения. Так некогда было за работой – всё бегом да бегом. Не находилось времени посидеть и обстоятельно поговорить обо всём на свете. В общем, жили одним днём, не до прошлого было, выжить бы в настоящем.
Теперь вот жалею, что многого не знаю о Карсащине. Говорят, что теперь и портрет пани Стефании Стефановской из рода Зацвилиховских установлен в бывшем имении Вацлавово.
Поскольку родилась я в 1942 году, войну не помню. А вот послевоенный голод навечно застрял в сознании. С какого возраста его память сохранила, точно не скажу. Не ошибусь, если припишу начало своим воспоминаниям семилетнему возрасту. Ведь каждый помнит свой первый класс.
Как раз тогда умер папа, год пожив после возвращения из плена. Значит, шёл тогда 1949 год. Школа находилась в хате у Агрызков. Мама меня в первый класс носила в постилке. И совсем не потому, что ходить не умела, а в связи с тем, что не было ничего одеть и обуть. Вот мама закрутит меня в постилку, чтобы холод не доставал до тела, и босые ноги не мёрзли, взвалит на спину и словно тюк тащит к началу занятий. Таким же образом и домой доставляла. Когда ноги всей семьёй подвязывали к туловищу, я кричала от страха, что меня уронят. Зря боялась – ни разу не выпала из ношки.
Когда заготовители принимать начали ягоды, собирали их и сдавали. В вёдрах носили чернику аж в Волосовичи. На вырученные копейки могли что-нибудь купить из продуктов. А поначалу абсолютно ничего съестного не было в хате. Что природа пошлёт, тем и живём.
Семья была большая. Мама одна, а детских ртов аж пять. Правда, старшая Соня замуж вышла. А Тоня работала как вол. Нас, меньших, мама гоняла липник заготавливать. Так назывался продукт из листьев липы. Потом его сушили. Тёрли. Гнилой картошки добавляли и блины пекли.
Весной и летом полегче было – щавель рос. Сварит его мама, даст по краюшке хлеба и инструктирует, как кушать, чтобы наесться: надо раз укусить хлеба, а три-четыре ложки щавелевого кипятка хлебнуть.
По весне копать мерзлую прошлогоднюю картошку, случайно оставленную на колхозном поле, ходили аж в Ковалевичи. Принесём корзину, помоём, столчём, и такие вкусные блины получались, хоть на зубах и песок скрипел, что, кажется, и сейчас их ела бы. Звали такое яство гнилками, а кто-нибудь и парулями. И клёцки таким образом готовили. Правда, они были чёрными, но поедались с удовольствием.
А если иногда ячмень появлялся, его в ступе толкли толкачём. А у кого его не было, тот применял топорище. Водой польют-польют и дальше толкут. Шелуха отделяется от зёрен, и перловка получается. Но такая еда уже райской считалась. А так мама сдерёт картофелину, если такая находилась, сварит полученную размазню в воде и кулешом называет пойло, которым в семьях побогаче телят выпаивали, и есть нас заставляет. Бог знает, как не любила я такую пародию на еду.
Со временем каким-то образом у нас появилась тёлка. Выросла в корову. А содержать её было страшно. Если агент советской власти узнает, зарегистрирует, и тогда обяжут масло сдавать государству в обязательном порядке. А норма была такая, что на её выполнение не хватало молока от коровы. Получалось, что корову держи, масло сдавай, а молоко не ешь. Поэтому, когда тёлка отелилась, мама долго не признавалась никому. Таким образом, надуривали государство. Дойную корову имели, а оно её считало недойной тёлкой. Лишь тогда семейный голод был заметно умалён собственным молоком. Когда наша корова вышла из подполья, не помню.
Мама в колхоз ходила. За это не платили, а заставляли работать. Я помогала. Жать ходила. Лён рвала, чтобы побольше льнянища захватить, поскольку траву на нём позволяли себе косить, ведь все вокруг покосы колхоз себе захватил.
Колхоз часто реорганизовывался. Попробую вспомнить о том, хоть что-нибудь могу и напутать. Поэтому за точность сведений не ручаюсь.
В Реутполье был «Рацвет» или «Рассвет». А в Карсащине носил иное название. Это не при моей памяти. А когда меня на почту взяли, был у нас, по-моему, имени Кирова. Председательствовал Коледа, приезжий мужик. Квартировал у карсащинцев. Хат тогда в деревне было под тридцать. У меня сохранилось фото карсащинцев на выгоне, куда каждый из сфотографированных пригнал свою корову. Год не помню.
Постепенно колхоз начал подыматься. Полегче жить стало, когда его присоединили к совхозу «Волосовичи». Деньги за работу стали начислять, хоть и небольшие.
В пятый класс я пошла в Веселово. Ходила в седьмой, когда появились вербовщики из Украины. Вербовали рабов на сахарный завод. Вместе со мной укатили на степную Полтавщину Валя Гулько и Зойка Шкиндер. Какой же это год был? Если учесть, что в первый класс пошла в семь лет, т.е. в 1949-м, то в седьмом училась в 1955-1956 учебном году. Бросила учёбу весной. Всё из-за невыносимой жизни в Счастливой Жизни. Думала, что хуже не бывает.
Встретили нас на Халтуринском сахарном комбинате Карловского района. Начали работать. Поначалу голосила голосом – ребёнком ведь была 14-летним. А нагрузку давали как на взрослого. Никто даже не поинтересовался моим возрастом, не спросил никаких документов. Лишь со слов имя и фамилию записали. Такое время было.
Работали на плантациях свеклы. Садили сахарную культуру. Собирали на растениях вредителей. Всякую подсобную работу выполняли. Плюс каждый досматривал 10 соток пшеницы, предназначенной в счёт собственной зарплаты. Это были самые тяжёлые дни в моей жизни.
Осенью убрали свеклу. Обмолотили пшеницу. Отдали нам. Добавили семечек подсолнуховых, кукурузы, сахара, какой-то денежной мелочи, что осталась после вычета стоимости пропитания, и посадили со всем грузом на поезд. Представляете, каково было добираться в Карсащину с заработанным товаром? А я себя ещё больше обременила. Поскольку там килограмм сахара стоил более как в два раза дешевле, чем в Беларуси, докупила его ещё 70-килограммовый кубинский мешок.
Значительную поддержку для содержания семьи привезла с Украины. Даже семечки не пошли на баловство. Мама их жарила и носила в Веселовскую школу продавать более состоятельным ученикам.
Поездка в рабство на Украину сделала меня бывалой девкой в глазах местной общественности. Поставили почту носить от краснолукского совхоза с оплатой 27 рублей в месяц (только что прошла хрущёвская деноминация). Потом перевели почтальонить от замошской почты и дали твёрдый оклад в 62 рубля 50 копеек. Разносила корреспонденцию и периодику по Замошью, Волотовкам, Воболочью, Реутполью и Карсащине. 32 километра ежедневно проходила. Когда стала работать от волосовичской почты, отпал маршрут в Замошье, однако расстояние до Волосовичей не ближе. Оттого теперь и ноги болят так, что еле хожу - износились за долгие годы такой работы.
В 1963 году вышла замуж за Василя Кривко из Реутполья. Жили у мамы в Карсащине. Работал он на лесоповале трактористом трелёвочника. Уезжал на неделю валить далёкие делянки.
Пошли дети. Появились деньги. Стали строить собственную хату. В 1969-м перевезли её в Лепель на улицу 2-ю Сенную.
Так закончилась моя «счастливая» жизнь в Счастливой Жизни. Господи любый мой! Это ж так надо изуродовать название забитой деревни! Никто и нигде ведь так её не называл. Лишь в документах значилось это дурацкое название. Когда последними Карсащину покинули Кирплевские, на новых картах пустое место под умершим селением стали именовать урочищем Счастливая Жизнь.
Та же участь постигла и умершие соседние Реутполье (Калиновка), Иван-Бор (Красный Октябрь). Курам смешно!
А вернуться на отчую землю хочется. Не жить, а посмотреть на одичавшие яблони и запущенное поле на месте Карсащины.
Всё же прожила там 27 лет. Хоть от голода и работы несчастно, зато в Счастливой Жизни.
2019.
![]() НРАВИТСЯ 1 |
![]() СУПЕР |
![]() ХА-ХА |
![]() УХ ТЫ! |
![]() СОЧУВСТВУЮ |
Действительно, несчастная женщина. Прожить целую жизнь - и не вспомнить из нее ничего хорошего...
Знаю я эту женщину. Мы у неё когда то давно молоко брали. Очень даже весёлая она всегда была и жизнью своей была вполне довольна. Это интерьвьюеру надо было изложить воспоминания так,чтоб все вокруг заплакали. А он,соответственно,над всеми посмеялся.
Перечитал еще раз, а где здесь описание всей жизни, в которой не было ничего хорошего? Описано только голодное послевоенное детство и тяжелый труд на Украине. На минутку представьте, что это ваш ребенок в 14 лет отправляется на подобные заработки. Про брежневские счастливые 60-70-е, перестроечные горбачевские 80-е, да и про жизнь в независимой Беларуси вроде ничего не написано
Niclas: про то и речь, что однобоко все представлено...
"агент советской власти", "вербовали рабов на сахарный завод", "дурацкое название" и тому подобное, это риторика пана Валацуги, но никак не Нины Кривко. Утверждаю это с полной ответственностью, потому как сама с соседней улицы. Думаю, что и тех карт с разным названием деревни она не видывала. Так что, как всегда одно и тоже, Валацуга берёт интервью, а затем перекраивает его по собственному разумению, тем самым вводя читателей в заблуждение.
Удивляюсь, откуда в одном человеке могут совмещаться яркие акварельные краски, и страшные чёрные, насквозь пронзающие лютой ненавистью. Ладно бы свою жизнь чернил, так ведь и других под монастырь подводит.
Кстати, а чем урочище "СЧАСТЛИВАЯ ЖИЗНЬ" хуже урочища ЦМОКА???
Так я же и говорил,что рисует он лучше,чем пишет. Это факт. Вот посмотрите на пейзажах-красота? А ведь я уверен,что там на берегах и мусор всякий валялся,и бутылки пустые... Но ведь он их не нарисовал! Почему? Просто потому,что хотел передать именно красоту,очарование природой. Потому и краски у него весёлые,жизнерадостные.А в репортажах... Наколупает всякого дерьма отовсюду и пошёл мазать... Аж кисти трещат...
Кисти хрен бы с ними, страшнее когда трещат кости и плачут души упокойников. Ведь по умозаключению Валацуги Советский Союз был юдолью зла, и всё, что там происходило было не так, как хотелось бы ему и иже с ним. Единым росчерком поганого пера в своей неуёмной дикой фантазии, он перечёркивает жизни всего Советского народа. И чем дальше, тем страшнее - сгущаются краски, мрачнеет небосвод, земля покрывается пеплом, и вокруг мёртвые коммунисты с косами. А сам Валацуга предстаёт в виде орукула, который не ведая будущего, порицает прошлое.