733. ПУТЬ ОТ СЫТОСТИ К ГОЛОДУ. Шушкевич (Прусская) Ольга

Сведения о респонденте смотреть здесь.

  Когда началась война, мне шёл 14-й год. «Девка хоть замуж отдавай», - хвалил мой возраст папаша. В общем, соображала как взрослая. И все события детства прочно сохранила в памяти.

 При жизни в середине 30-х годов на хуторе Ляда, что в полутора километрах от моей нынешней хаты в Гадивле, жили сытно. Конечно, не роскошествовали в изобилии всякой вкуснятины. Однако огородной продукции, собственного хлеба и сала-мяса-молока было вдоволь. Не помню, чтобы мне когда-нибудь хотелось есть по причине отсутствия продуктов. Лишь только начинала чувствовать голод, могла заглянуть в кухонный стол, на продуктовую полку или в кладовку с истопкой, где всегда было полно традиционной крестьянской пищи. Пока папаша с мамашей управятся с сеном да за стол сядут, я уже, наевшись заранее, бегу играть к детям моего дядьки Пётры Прусского – жили ведь двор во двор. Так безбедно тянулось моё босоногое детство.

 Старшим над всем Лядом был мой дед Захар Прусский. Он учил крестьянскому делу своих сыновей Иллюка (моего отца) и Пётру. Я тогда не понимала, бедно или богато мы живём. Узнала то, когда началась коллективизация, и деда Захара с бабой Домной раскулачили как кулака – значит, богатыми были. Забрали всё имущество в колхоз, но больше растащили по своим дворам колхозные активисты. Помню, что пуню в Велевщину перетащил лодырь-активист по кличке Попончик. А деда от понимания, что в один миг превратился в нищего, наповал сразил сердечный приступ.

 Папаша с дядькой Пётром, дабы избежать подобного отцовскому раскулачивания, пошли в колхоз, сдав скотину в общественный хлев. Вот тогда мы почувствовали голод. Молока от единственной коровы не хватало. Зерна на выпечку хлеба было мало. Свиньи на травяном корме превратились в карликов.

 Потом Прусские вышли из колхоза – поначалу такое разрешалось. Съестной запас в кладовой начал прирастать, а голод забываться. Но из Москвы пришёл указ о ликвидации хуторов. Хуторян начали изгонять из насиженных мест. Разрешалось перевозить строения в любую деревню. Конечно, мы выбрали близкую Гадивлю. Дядя Пётра поселился возле Борисовского большака, а мы в стороне от него. В войну хата сгорела, а на её месте папаша воздвиг новую уже в мирное время. До сих пор в ней живу.

 Голодно жилось в колхозе. Деньги за работу не платили. Насчитывали трудодни, на которые в конце года выдавали зерно. Хлеба из него не хватало до следующего урожая. В полученную на жерновах муку подсыпали всякие несъедобные семена сорняков. Запомнились лебеда, жёлуди, орехи, сухие грибы.

 В войну колхозные поля опустели. Люди разобрали их себе под огороды. Новая власть вести приусадебное хозяйство не запрещала. Личные закрома пополнились. Голод был изгнан из личной жизни. А когда в Гадивле временно расквартировались партизаны, так и вообще те, у кого они обитали, зажили припеваючи. Постояльцы вечером приносили с задания мясо и картошку. Нас заставляли лишь чистить её на клёцки – это народное яство очень уважали. Естественно, стряпая, мы сами наедались до отвала.

 Довольно сносная жизнь закончилась с началом облоги партизан. Спасаться они устремились в ушачскую партизанскую зону. Поскольку мы их приючали, нас ожидала неминуемая расправа. Поэтому всей семьёй вместе с самым необходимым домашним скарбом погрузились на воз и двинули следом за беглецами. Естественно, в мытарствах по чужбине и незнакомым семьям было не до сытного питания. Однако успокаивали себя мыслью, что бедствие сие временное и прекратится по возвращении на родину.

 Под конец войны, после разгрома партизанского движения, мы возвратились в Гадивлю. На месте хаты лежала куча обгоревших брёвен, небо подпирала печная труба. Поселились в сохранившейся баньке. Сразу начался голод. Избавиться его можно было лишь за счёт нового урожая. А как его получить, если нечего сажать и сеять?

 Всё же каким-то образом, с помощью родственников из окрестных деревень, добыли семенной материал. Пока из него формировался урожай, сели на подножный корм. Если до войны семена лебеды лишь добавляли в муку, то теперь стали есть блины исключительно из лебеды и поливку хлебать лебединую, как горько шутили. Называли её рудькой. Похлёбка сжимала мышцы горла, и они не пускали отраву вовнутрь. Приходилось насиловать организм, заставляя делать несколько глотков. Однако от рудьки никто не умер, а вот от голода отдавали концы.

 Когда появлялся щавель, сосновые и берёзовые почки, аир, жёлуди, орехи, желудки людей набухали от несъедобной, но неядовитой растительности. Выручала также заячья капуста или кислица. Но она была полезна лишь как витамины, а для приготовления какого-либо блюда не годилась, поскольку, сваренная, оставалась ярко-зелёного цвета и ещё более жесткой, чем сырая, не жевалась. Летние ягоды и грибы ощутимо притупляли голод. Его заглушала и мечта о скором сборе урожая картошки и ржи.

 Но первым послевоенным урожаем голодным людям так и не пришлось воспользоваться. Его восстановленная советская власть приказала подчистую сдать для фронта и обороны вновь созданному колхозу. А тот пустил его не на фронт, а оставил себе для весеннего сева. Таким образом восстанавливались прежние колхозные угодья.

 Есть хотелось не только в послевоенный год. Не было чем натолкать желудок пять и более лет после победы. Но к 50-м годам мы уже жили в новой хате. Обзавелись кой-какой живностью. В огороде появились овощи. Но этого было крайне мало для сытой жизни. Приходилось составлять рацион из подножного корма. В ход шли не только известные, но и определялись новые растения. Кто-то подсказал, что вкусны молодые побеги папоротника. Надо было в мае уловить период, когда они только появились в форме эмбриона и не успели распуститься. Их пригодность в пищу определялась ломкостью стебля. Чуть перестал ломаться, тянется нитками, и надо рвать – всё, из-за жёсткости перестаёт жеваться. Зажаренный папоротник издавал запах и имел вкус настоящих грибов. Вкуснотища!

 Каждый огородник знает сорняк мокрицу. Но никто не слышал, что из него получается вкусный, вернее, безвкусный, но полезный салат. Надо всего лишь отмыть ползучее растение от песка и чуток чем-либо приправить. Для того годится даже тракторное масло, солидол.

 Но почти вся пища плохо лезла в желудок без соли. А её было добыть труднее золота, которое иногда применялось вместо денег. Вот однажды за солью мамаша и двинула в Борисов вместе с другими бабами. Пройти туда 60 километров было не так уж и трудно. А вот возвратиться назад с пудом соли стоило немалых усилий. Мы после её возвращения стали богачами. Однако родственные связи тогда были сильно развиты, и тем пудом пришлось поделиться со многими семьями. Потом мамаша (Ганна Прусская) всю жизнь хвасталась тем походом за солью.

 А вот черноголовник соли не требовал. Рос он на кочках в моховом болоте. Ранней весной, ещё по снегу, вылезал изо мха тонкими зелёными стеблями с чёрными пушистыми головками. Достаточно было потянуть за головку, как стебель легко вытаскивался из прикорневого гнезда. Нижняя часть тонкой ножки

была белой и мягкой. Хочешь - съедай сразу, хочешь - собирай про запас. Я на протяжении всей последующей жизни, попадая весной на болото, лакомлюсь черноголовником. Очень вкусно.

 Большой вклад в послевоенное питание людей внесла мёрзлая картошка, перезимовавшая на колхозном поле. И теперь огородники находят такую на собственном огороде, однако с отвращением отбрасывают вонючее белое месиво. Невдомёк совремённому человеку, что, возможно, именно этому противному гнилью он обязан своей жизнью – не дало умереть от голода кому-то из его предков. Однако о лакомстве из гнилой картошки моя память хранит отдельную историю. О ней – в следующем воспоминании.

2007