751. ПЕРВЫЙ В ЖИЗНИ КАРМАН. Лях (Яско) Полина

Родилась в деревне Лутище. Работала в колхозе на Донбассе, там же на железной дороге, в Лепеле кладовщиком тарной базы, оператором автозаправки и нефтебазы. Живёт в Лепеле.

  Практически мой дед Лявон Яско и дал развитие Лутищу – расселил вокруг себя сыновей и дочерей. Поэтому в деревне большинство жителей носят фамилию Яско.

 В нашей семье родилось семеро детей. Я по счёту получилась последней. Естественно, войну не помню, поскольку родилась в её начале. Однако по рассказам родителей знаю, что наравне со взрослыми находилась под прицелом автоматов русских народников и была на волосок от смерти. А обстояло дело так.

 Хата наша стояла посреди деревни. Все проходящие замечали, что у нас делалось. Теперь от того жилища и следа не осталось, хотя Лутище продолжает жить.

 И вот баба Пилипиха настучала оккупационной власти, что мама - Анастасия Григорьевна Яско (Кулакова) - печёт хлеб партизанам. А что родители прятали его в яме под сундуком, она не знала. Народники чувствовали запах, перевернули всю хату, но не нашли буханки. Тогда всех, кто был дома, поставили к стенке: расстреляют, если не сознаемся. Старшая сестра держала меня на руках. Конечно, мне было безразлично, поскольку не понимала опасности. Все уверенно утверждали, что хлеба у нас нет. Наконец народники опустили нацеленный на нас автомат и ушли, несмотря на то, что были злее самих немцев.

 Помнить себя начала, когда жили в пуне, пока папа - Илларион Лявонович Яско – пересыпал старую хату. Работал он сторожем по охране колхозных амбаров. Мама выполняли разные работы. Ещё в дошкольном возрасте я с ней ходила полоть, теребить и обмолачивать лён. Однако основной моей обязанностью была пастьба гусей. Их сгоняли с пяти дворов в одну стаю и пасли по очереди. Всего было птиц под двести, своих – с полсотни.

 Запомнился случай, когда очередь отбывала моя двоюродная сестра Аня. Охотиться на гусей пришёл волк. Девочка испугалась, стала убегать. Гуси бросились в пруд. Волк за ними полез в воду. Пастушка позвала людей, и они прогнали зверя. Насколько он навредил, не помню. После дошкольников по одному боялись отправлять на пастбище, чтобы волк не съел самих пастухов. Но всё равно отправляли.

 Постоянно хотелось есть – голод был повальный. Мне он запомнился ещё и потому, что глубоко порезала палец, собирая семена острой осоки. Принцип их превращения в съедобное блюдо не знаю, поскольку этим занималась мама. Мне в обязанности вменялась заготовка продуктов: крапивы, рудьки (семена сорного полевого растения), щавеля, прошлогодней перемёрзшей картошки, нижней части стеблей аира.

 Потом постепенно заимели семена картошки. Развели их из обычных очисток, в которых оставались глазки ростков. Папа возом возил клубни продавать на базар, чтобы купить дешёвой соевой муки, ведь за колхозную работу деньги вообще не начисляли. Очень вкусные блины и хлеб получались. Сладкие. Сахара ведь не знали. А вот ржаной и пшеничной муки в продаже не помню.

 Картошку с охотой покупали лепельские евреи. У каждого продавца был личный покупатель. А посадочного материала уже хватало на все 60 соток огорода. Они вмещали и рожь с овсом. Рожь перемалывали в муку на собственных жерновах. Овёс обрабатывали до состояния перловки. И всё равно хлеба наесться вволю не хватало – каждому выделялся определённого размера ломоть.

 В 1950-м пошла в первый класс Поддубской начальной школы. Это недалеко – с километр. Единственной обувкой были лапти. Плёл их папа из лыка. Потом сверху обшивал выделанной кожей, а снизу берёзовыми гвоздями (железных не было) подбивал вырубленную из дерева подошву. Обувь так и называлась – деревяшки. В них невозможно было устоять на втоптанном снегу – как только стал, так сразу и поехал, будто на коньках. Потом мама из чего-то пошила бурки, а поверх них вместо галош папа сплёл лапти из верёвок. Это был предел совершенства кустарного производства обуви в Лутище.

 В качестве верхней одежды носила армяк, может, военный какой. Мама вшила его в талии, а низ обрезала. Мне везло, поскольку была самая малая в семье. Обноски выросших из одёжки детей доставались мне. 

 Лён сушить раздавали по хатам. Его раскладывали на печах, по полу, скамейкам. После тресту надо было потрепать и сдать готовым волокном. Из-за усиленной сушки льнопродукции в Лутище сгорела одна баба. Мама крала волокно в собственной хате и сооружала кросна. Из вытканной дерюги к пасхе пошила мне первое в жизни платье. А в нём был карман! Как я им форсила перед сверстниками! Ни у кого никогда в жизни ещё не было кармана. И что важно – платье не было белым. Мама покрасила его школьными чернилами. Выварила самотканку в кипятке, они въелись в ткань и не мазались.    

 В пятый класс пришлось ходить в Великий Полсвиж, в восьмой – в Лепель. Пешком. Ежедневно. Машин тогда не было. Не было и дороги. Иногда на зиму удавалось пристраиваться у кого-нибудь на квартиру.

 В деревнях все спали на мешках, набитых соломой. Они так и назывались – сенники. Наполняли их обычно осенью после жатвы. За зиму такие матрацы сбивались и требовали замены внутренностей. Обычно к пасхе мама воровала солому на ферме и заменяла содержимое сенников. Спать становилось мягко и удобно. На худший случай годилась и осока.

 Вот так проходило детство горемычное моё. Вернее, не конкретно моё, а всех без исключения детей войны.

2020