848. МЫ - ИЗГОИ (трилогия). 2. ИЗ ОГНЯ ДА В ПОЛЫМЯ. Лисичёнок (Гурко) Тамара

Сведения об авторе смотреть здесь.

(Продолжение. Начало смотреть здесь,)

 После смерти моего отца мама долго горевала и плакала. Но, как говорится, мёртвое - мёртвым, живое – живым. И когда муж её сестры Юрка-Хохол предложил познакомить родственницу с приличным мужчиной, мама согласилась.

 Мужик тот со своей женой не ладил, искал другую, по характеру чтоб и по нраву подходила. Мама моя подошла ему по всем параметрам: одинокая, муж умер, дети разъехались, дом крепкий, хозяйство имеется. И пошёл он в примаки.

 Мне он не понравился сразу. Но не мне с ним жить, тем более так получилось, что в этот же год и я замуж вышла, укатив в Нижневартовск.

 Мамка писала, что примак так-то ничего мужик, хозяйство смотрит, но больно жадный. Деньги давал только на питание, остальные собирал на чёрный день. Одежду не покупал, донашивал что от отца осталось. Носки носил до дыр, потом переворачивал дыркой вверх, и использовал, пока снизу дырка не образуется. После сам зашивал обе дырки и опять носил. В общем, был примак с особым пунктиком.

 Как-то ложась в больницу, скрутил всё собранное на чёрный день богатство в тугой рулон, перетянув резинкой. Пристёгнул булавкой внутри кармана рубашки, да так и носил при себе. Таким образом, не доверял никому свою заначку.

 Зато не пил с мужиками в компании, не скидывался, а потягивал всё больше в одиночку, дома после работы. Иногда с другом Юрой, но и тут искал выгоду, чтобы тот купил, а выпили вдвоём.

 А тут я явилась, сбежав из дома-тюрьмы родителей мужа, как снег на голову, да не одна, а с ребёнком-инвалидом. Без денег, без одежды, работать не могу.

 - Каравул! – закричал примак и предъявил маме ультиматум: - Выбірай, ці я, ці дачка.

 Растерялась моя бедная мама. И дочку с внуком жалко, и к мужику привыкла. И давай уговаривать меня вернуться к мужу. Но я упёрлась: ни в какую, уж лучше в речку.

 Думали, гадали и порешили – мама уезжает с примаком жить в его дом, благо официальная жена к тому времени умерла, один сын уехал на Сахалин, остался второй, младшенький. Ну, а я остаюсь в родительском доме.

 Мать пожалела меня, оставила картошки, огурцов солёных, капусты да два куска сала. Если насчёт картошки с огурцами примак хмуро молчал, то когда отрезала сала, позеленел от жадности:

 - Самім не хопіць да новага. Куды столькі ёй? Тлуста дужа!

 На том и разъехались.

 Ещё когда жила у мужа в Заборье, вспомнилась мне любимая песня бабы Проски: «Зялёная вішня з-пад кораня выйшла…» Плохо ли ей было, хорошо ли, а всё она её пела. Вот и я сижу с сыночком на берегу речки, где мне велено свекровью гулять, и пою тихо-тихо, чтоб, не дай бог, в деревне не услышали:

   -Ты думаеш мама, што я тут паную?

   Прыйдзі, падзівіся, як я тут гарую.

   Ты думаеш, мама, што я тут не плачу?

   За горкімі слёзамі сцежкі не бачу…

 Пою, а сама вспоминаю, как Водяной утянул меня, маленькую ещё, в Уллу в Зорнице. И как в этой вот местной речушке (не знаю её названия) в день свадьбы утонуло моё колечко. И хочется бултыхнуться и сгинуть, как проклинает свекровь, но боязно. И маленький сынок спит на руках под песню, думая, что мама поёт ему колыбельную.

 Здесь же, в Лепеле, я убегала к озеру, подальше от людей, за детский санаторий, и пела, пела:

   - Як выйду на гору,

   Як гляну на волю –

   Вары мама вячэру

   Ды на маю долю…

   Варыла, варыла

   Ні многа, ні трошкі:

   - Няма табе дочка

   Ні міскі, ні ложкі…

 И опять манит меня вода, зовёт Водяной:

 - Иди, девица-красавица. Один миг, а потом покой и тишина.

 И вот я уже делаю шаг, другой, третий… Но просыпается сынок и плачет, плачет… Поворачиваюсь и бегом, бегом на кладбище. Оно рядом. Здесь похоронен мой папка. Жалуюсь ему на свою судьбу горькую. А он смотрит с фотографии и будто говорит:

 - Живи, дочка, ради сына, как я жил ради вас.

 Прихожу домой, растапливаю плиту (газа ещё не было), подогреваю Диме пюре с молоком (спасибо соседке тёте Тоне, она давала бесплатно), сама наемся картошки с капустой – жить можно.

 Про завтра не то, что не думала, просто не до него было – день прошёл и ладно.

 Как сынок заснёт, писала много, но когда вернулся примак, сжёг и стихи мои, и прозу, и ещё смеялся при этом:

 - Глядзі, Ніна, як добра гарыць крэмзанне тваёй дачкі. Цёпла і дроў не трэба.

 А вернулись они быстро, недели через три. Не понравилось маме в чужом доме, и с сыном примака не поладила.

 Решили разделить дом на две половины: мне – тристен, им – хату. В хате пробили дырку, сделали вход с обратной стороны. В тристен наоборот дверь заколотили. Живём.

 Припасы, что мама мне оставляла, подошли к концу. Когда примак на работе, мать приносила нам с Димой поесть в миске, как собакам. Я – ложку себе, ложку – Диме. А она в окно смотрит, чтоб ненароком примак не вернулся.

 Так же, как и свекровь, мать наказывала мне сор из избы не выносить. Но в нашём Посёлке, что в деревне, соседки всё равно обо всём знали. А потому подкармливали нас, кто чем богат, никогда не забуду их доброту. Тётя Тоня, тётя Валя, тётя Соня… Уже нет никого. Земля им пухом.

 Много было чего, всего в коротком мемуаре не расскажешь. Но один случай до сих пор сидит занозой в сердце.

 Дима понемногу подрастал, начал передвигаться. Было это зимой. Как обычно к Колядам били кабана. Ну, естественно, дым коромыслом, гости примака званые, сын с девушкой – будущей женой, племянники какие-то… Они на своей половине, мы на своей. У них там гам, шум, песни, мы - как мыши под веником. Ждём подачки с барского стола. Мама как всегда суёт миску через порог:

 - Ешце цёпленькае. Тут вось жаронка, печанёўка. Свежанінка гэта.

 - Спасибо, что не забыла про нас, - благодарю я родненькую свою, любимую мамочку и жадно ем свежинку, присаливая слезами.

 - А як жа! – отвечает довольная мама.

 Прибежали племяши примака, молодые мальцы, да за меня:

 - О! Дядька, а что ты такую красавицу от нас прячешь?

 Да меня за стол, рюмку наливают, свежинки подкладывают:

 - Частуйся! Смачная свежаніна. Добры парсюк быў.

 А я рюмку выпила да и разрыдалась и от обиды, и от отвращения, и от горести – зачем живу, для чего? Кусок дадут, я и рада. Наелась, не наелась – и за то спасибо, и поклон земной.

 Ну, а пока я рыдала, племяши уговаривали успокоиться, не зная, отчего я плачу: всё ж так хорошо. Тем временем Дима сполз с моих колен и потихоньку, потихоньку к плите, где скворчала-жарилась свеженина. Рядом стоял стол, а на нём целая тарелка отварного мяса, уже подстывшего. Ну, сынок мой и ухватил себе кусок. И только хотел улепётывать на свою половину, как примак, на беду, оглянулся. Что тут началось! Не успела я сообразить, что к чему, как он ухватил Диму за шкирку будто шкодливого котёнка.

 - Не чапай чужое! Не чапай чужое, - кричит примак, аж  захлёбываясь от злобы и жлобства.

 Закричала и я, подбежала, выхватила сына да бегом на свою половину. Наелась свеженинки! На всю жизнь… Умер давно примак, а его «доброту» всё забыть не могу, стоит комом в горле, и саднит сердце.

 …С привычками своими он не расстался. Уже был не ходячий, и мы с Димой за ним ухаживали, а деньги (пенсию) всё скручивал в тугой скруток и хранил его пристёгнутым булавкой в кармане рубашки. Когда рубашку переодевал, отстёгивал деньги, перепрятывая. Если у свёкра со свекровью я была изгоем полгода, то в родительском доме целых семь долгих лет, и во всём плохом, что за это время случалось, была виновата естественно я. Соседи утопили ведро в нашем колодце, издохла курица, высохла груша, неурожай яблок, кабанчик попался неудачный – виновата я.

 - Глядзі, Ніна, ізноў яблыкаў не будзе сёлета. Як толькі яна прыехала…

 Примак по имени меня не называл, для него я была «она». Ну, слава богу, что хоть не «оно».

 Доходило до смешного. Не уродили огурцы, сначала залило, потом засушило. Отсеивали, отсаживали…

 - Ну, што я табе казаў? - злился примак. – Не дазваляй ёй сеяць агуркі – рука нядобрая. Таму і малы вырадкам нарадзіўся.

 Оно, конечно, может и смешно, но мне ох как горько было. Я ж и неумёха, и лентяйка, много ем, люблю дармовое…

 - Ніна! - кричит как-то бешено. – Нехта сала ўкраў!

 - Дзе, якое сала? – отзывается мама.

 - Во, глядзі! Вось тут, у скрыні, з гэтага краю. Бачыш, пуста?

 - Дык гэта ўчора Толік з Волькай прыходзілі. Я ім дала. Толік сказаў, у іх скончылася.

 - Толіку? – хмыкает примак. – Ну, то я ў яго спытаю. А я падумаў, ці малы ўкраў, ці яна сама. А гэтай жоўтае давай, добра ім, з’ядуць, не падавяцца. Дармавое, не куплёнае.

 Как-то (я уже тогда работала на комбикормовом заводе) прихожу с работы, а мама мне:

 - Дачушка, Дзіму я ўжо пакарміла, хадзі і ты паеш. Клёцкі сёння ў нас.

 - А что, деда ещё нет? – спрашиваю.

 - Няма. Казаў, позна будзе. У Бяленіцу паедзе.

 Зашла я на их половину, клёцки пахнут, сил нет отказаться. Да только одну и успела съесть. Бежит мама со сторожевого поста:

 - Кідай, дачушка! Едзе на веліку.

 Я растерялась: то ли клёцки назад в кастрюлю кидать, то ли с собой миску забирать? А примак уже у калитки. Я со страха бух клёцки в поросячью паранку, что на плите стояла…

 Вечером дед стал готовить кабанчику мешанку. Зачерпнул паранку, а там клёцки бултыхаются.

 - Ніна! - кричит. – Ці ты здурнела? Клёцкі ў паранцы варыла.

 - Ды не, Лёня. Гэта я хацела з’есці, а яны крыху не ўварыліся, дык не назад у каструлю, а ў паранку і кінула.

 Повезло кабанчику, хлебал и, наверное, думал: «Во даюць гаспадары! Зажырэлі. Клёцкамі мяне кормяць”.

 А «зажирели» было любимым словом примаки. Так он обычно обращался к нам с Димой:

 - Зажырэлі на дармаўшчыне!

 И так мне было муторно от такой жизни, что если бы не добрые люди, однажды вошла бы в реку и не вернулась.

 Бог, наверное, есть, коль через некоторое время, прослышав про мою беду, взял меня на работу главный врач Лепельской эпидстанции Варган Олег Павлович. Поклон ему до земли.

 График у меня был свободный, я могла и выполнять свои обязанности, и сбегать покормить сына. В остальное время, хоть примак и ворчал, за Димой присматривала моя мать.

 Потом я перешла работать на комбикормовый завод, поскольку там пообещали, что могу гарантированно через несколько лет получить квартиру.

 Несмотря на то, что работала, а значит, могла худо-бедно прокормить себя и ребёнка, и мама, и примак своё отношение ко мне не изменили.

 Получалось, жила я двойной жизнью: на работе – примерный работник, дома – изгой. Не раз была оплёвана, осмеяна. Попрекали не только куском хлеба, а ещё должна была отчитываться за каждую копейку, в общий котёл давать за двоих. И Водяной меня поджидал по-прежнему… Говорят, бог любит тройцу: один раз тонула сама, другой раз – моё обручальное кольцо. Что ждёт меня в третий раз?

*   *   *

 P.S. Прошло много-много лет, и моя мам сказала мне:

 - Дачушка, Лёня казаў, каб ты яго клікала не дзедам, а бацькам, бо перад людзьмі няёмка.

 Наверное, я неблагодарная и жестокая, если за жирную дармовщинку, которой потчевал меня примак, так и не сумела назвать его отцом. Язык не повернулся. Тем более что и он только за три дня до смерти назвал меня по имени:

 - Дык пахавай мяне, Тамара, у Зорніцы, дужа добрыя могілкі, і возера побач, - просил. - Толькі грошай у мяне болей няма.

 Показал на пустой кармашек. И правда – пустой, даже булавка исчезла.

 - Может, потерял где? – спросила.

 - А не, шукаў ужо. Толік учора прыходзіў, прасіў на бутэльку. Даў толькі на бутэльку. Гляджу сёння, а няма ўсіх.

 - Видишь, дед, а ты говорил, что я дармовщинку люблю, - укоряю своего мучителя. – Выходит, ещё такие нашлись.

 - А не, не мог ён, сын усё ж, хоць і п’яніца, - вздохнул тяжело примак.

 И через три дня деда не стало. Просьбу я его исполнила. Приезжая на кладбище, убираю могилку, кладу цветы, конфеты, наливаю рюмку. И жалко мне его, вот прямо до слёз. Всю жизнь копил на чёрный день, а как день этот наступил, воспользоваться заначкой не смог. Первые деньги, ещё советские, пропали. Говорил, было на машину, а додержал их до того, что хватило на три палки колбасы. А последующее богатство испарилось неведомо куда.

 И снова мой дом стал мне родным, обе половины. Взялись с сыном использовать его как дачу.

  Урожай фруктов снимаем, овощи выращиваем.

 Так и живём потихоньку. 

2021

(Окончание смотреть здесь.)