866. Моя немаленькая домжерицкая история. (15) ПРОЩАЙ, МОЯ ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ. Серёгина (Шушкевич) Анна

Сведения об авторе смотреть здесь.

 (Продолжение. Начало смотреть здесь, предыдущую часть - здесь.)

 Чтобы правильно понять "Мою немаленькую домжерицкую историю", надо знать её предисторию, а именно - историю моей первой любви.

 Мы с ним были одноклассниками. Страдать по мне он начал ещё в девятом классе, а меня всё это больше забавляло. Но вот в мае 1971 года накануне выпуска наш класс стал сходить с ума. Наконец-то наши мальчики проснулись, по вечерам на мотоциклах, велосипедах, а то и пешком стали появляться по всем окрестным деревням и сельским клубам. Кажется, из каждого проигрывателя звучали песни Валерия Ободзинского, особенно его легендарная «Что-то случилось…» И вообще этот певец стал знаковым брендом всего нашего поколения 70-х годов.

 Пошли первые свидания. Виделись в классе каждый день, но многие ещё при этом стали вести переписку между собой, выбирая в посредники своих самых верных друзей.

 Он тоже каждый день мотался ко мне после занятий, иногда даже раза по два за вечер. Вначале была оборвана вся самая крупная черёмуха возле нашей реки Эссы, потом пошла сирень. Одна хозяйка в Слободе жаловалась на то, что он облюбовал больше всего её кусты с сиренью, а белую сирень он привозил мне из Велевщины, она водилась только там. Летом из нашего староречья он умудрялся вытаскивать для меня белые лилии, хотя старое русло реки Эссы всё кишело огромными пиявками. Потом пошли шоколадные батончики с ромовой начинкой за 32 копейки, садовые цветы со слободских клумб, сборники стихов Есенина и т.п.

 А меня такая его настойчивость всё продолжала раздражать – ну почему он не такой, как все? Отличник, умён, эрудирован, и на уроках, и на экзаменах всегда может отвечать без подготовки, хорошо воспитан, был прост в общении, в классе его любили.

 Ко мне чаще всего приезжал на мотоцикле, тихо выкатывая его тайком с родительского подворья. Одноклассники-мальчишки язвительно сообщали мне: нашла себе кавалера – его родители заставляют в 12 ночи всегда быть дома. Он был сыном директора школы. Нас же, сельских детей, редко ругали за ночные похождения.

 Вся округа знала о нашем романе, тем более что повторялась история его старшего брата. За шесть лет перед этим тот в своём 11-м классе так же сходил с ума по девочке из Рудни. Это был 1965 год, тогда в Свядской школе было сразу два выпускных класса – 10-й и 11-й.

 А я всё капризничала. Характер у меня был ужасный. Моя бабушка из Веребок была полькой, у неё в округе имелось полно родственников – «шляхты», а одна из сестёр даже всю жизнь прожила в Варшаве. Мама моя закончила Лепельское педучилище, была учёной невесткой у своей свекрови бабы Анэты, но друг друга они всегда недолюбливали. Баба Анэта позволяла себе за глаза назвать мою маму «мужичкой». Вот и моя мама, наблюдая за моими капризами и упрямыми принципами, поговаривала, что я по характеру вся в её свекровь и даже иногда за какую-нибудь мою провинность называла меня «шляхтянкой». Противоречивость своего характера я знала и сама. Это мне приносило много огорчений. И так было всегда. Мне иногда кажется, что я всю жизнь поступала вопреки своим же желаниям. Были моменты, через которые я так и не смогла переступить в своей жизни. Как мне иногда хотелось пригласить на «дамский танец» человека, который мне очень нравился, но так и не отважилась этого сделать ни разу в жизни.

 Приходилось во многом прислушиваться к замечаниям людей и даже что-то усваивать от них, хотя не всегда мне это нравилось. Много лет спустя однажды меня привезли на «скорой» в больницу с гипертоническим кризом. Это было поздним вечером. В палате проснулась недовольная женщина, она оказалась монахиней-золотошвейкой. Стала мне выговаривать за поздний приезд. Я в ответ ей произнесла только два слова, казалось бы, не обидных. А она мне бросила:

 - Уйми свою гордыню. Вот будешь такой, как я – всю жизнь проживёшь одна.

 Вот и мне кажется, что главный мой порок по жизни – это гордыня. Только откуда ей было взяться? А ведь гордыня считается одним из самых больших человеческих грехов.

 А мой парень тогда однозначно решил – в дальнейшей жизни мы всегда будем вместе. Зная, что я еду поступать в Могилёвский пединститут, он выбрал для себя там же машиностроительный институт. Я заупрямилась:

 - Зачем нам вместе поступать в один город? Только будем отвлекать от занятий друг друга.

 С большой обидой он поменял ВУЗ, повёз документы в Витебский технологический институт и сразу же удачно поступил туда. Я же в тот год осталась дома, в институт не прошла по конкурсу, хотя все экзамены сдала на четвёрки и набрала 16 баллов.

 После наших поездок в институты на экзамены он привёз мне колечко в подарок на очередное наше свидание. Мы стояли с ним на гадивлянском мосту над рекой Эссой. Он достал кольцо, взялся уговаривать меня примерить. Я наотрез стала отказываться, заявив, что не буду его носить. Он размахнулся и бросил его в реку. Помню его слова при этом:

 - В любви есть два выхода, а я, наверно, самый безвыходный.

 Долго мы молчали после этого. А я это колечко всю жизнь потом вспоминала. Оно было бы для меня дороже любых золотых колец да колец с бриллиантовыми вставками. А года через четыре у меня почти в этом же месте при купании соскользнуло с пальца обручальное кольцо, которого никому не удалось найти.

 И так было во всём. В октябре того же года меня на целый месяц послали в Витебск в Институт усовершенствования учителей на курсы старших пионервожатых. Опять я решила не признаваться ему, что буду жить так долго в одном с ним городе.

 Мою неудачу с поступлением переживали с ним вместе. Так конец августа 1971 года сблизил нас особенно. Боже, какие мы смешные были с ним! Нас переполняла нежность друг к другу, а мы не знали, что с ней делать. Целоваться мы не умели, до первого поцелуя целую неделю прижимались лицами друг к другу, натыкаясь не щёки, ресницы, губы. Августовские ночи уже были холодными, мы разводили с вечера костёр под дубом у реки и могли простоять, прижавшись друг к другу, до самого утра. Расходились в четыре часа, на рассвете. Иногда моя косынка перекочёвывала к нему на шею, и он по целым неделям не возвращал мне её. Сколько комплиментов я услышала тогда в свой адрес, сколько прозвучало клятв друг другу в те вечера! Это был пик наших самых близких отношений.

 Потом пришлось нам разъехаться. Он учился, а я работала старшей пионервожатой в Велевщинской в школе. Письма он мне писал каждый день. А когда его послали в какой-то отдалённый район на картошку, он умудрялся вырваться ко мне прямо с поля в рабочей одежде и кирзовых сапогах. Даже не заходя в дом к своим, тихонько выкатывал отцовский мотоцикл и рвался ко мне.

 А закончилось всё это как-то в один миг. Опять он однажды поздним вечером примчался ко мне, а я уже к этому вечеру смоталась в Велевщину. Казалось бы, ради чего я туда рвалась? Каждый день была там с утра в школе, парня у меня не было и в помине, который бы мне нравился, танцорка из меня была никудышная. Да ради девчонок за компанию я ходила туда! Это летом клуб гудел от народа, а осенью и весной, особенно зимой, каждый человек в клубе на счету, бывает, что и танцы отменялись. Когда я говорила девчонкам, что вот уйду с вами, а в это время приедет ко мне он, они поднимали меня на смех: ради парня не идти на танцы, стоит ли он того? На Октябрьские праздники опять повторилась та же история. Он заглянул к нам домой уже в 11-м часу вечера, а я опять в Велевщине.

 Письма от него стали приходить уже не каждый день, иногда в них мелькали сухие дежурные фразы. Я занервничала. Вот теперь–то я поняла, что его непохожесть на других и составляла главное его достоинство. Времена изменились. Теперь я стала страдать по нему. А уже зимой 1972 года как-то пришло письмо от него, очень грустное, где он писал, что больше всего на свете хотел бы вернуть то наше время и меня такую же, какой я была раньше. Он почему-то всегда сравнивал меня со звездой, которая постоянно отдаляется от него, забывает присылать ему письма. У него даже в одной из любимых его песен звучали слова:

.

   «Два синих ока

   Память в сердце хранит всегда,

   Но ты далёка,

   Как в тумане звезда…»

.

 Он признался, что сильно изменился. Постигая в институте знания, он там постигал и ещё кое-что. А я в ответ просто прервала переписку. Месяца через четыре снова приходит от него письмо, покаянное письмо, как я тогда посчитала. Он же всю вину брал на себя, умолял писать ему снова, он просто погибает без моих писем. Умолял меня, чтобы мы с ним остались хотя бы друзьями. Эта фраза о дружбе просто убила меня. Какой я ему друг после того, что нас с ним связывало! Я снова промолчала, посчитав, что таким образом мы сами освободили себя друг от друга.

 Прошла весна и лето 1972 года, настало начало 1973-го. Теперь наши отношения стали другими: у меня были свои поклонники, он стал перебирать для себя пассий из местных. Но примерно раз в три месяца нас снова бросало друг к другу. Встретившись, мы забывали обо всём, в мире существовали только мы двое, мы напрочь забывали о наших новых увлечениях. Но ложку дёгтя я всё-таки сумела внести и в такие отношения. Как-то на Октябрьские праздники в Гадивле собралось много ребят, два или три человека привезли с собой своих друзей, в Слободе появилось новое лицо, вернулся парень из армии, одноклассник моего брата. Из девчонок были только я с одной из подруг. Пришли в Слободу в клуб, а там нет танцев, все перекочевали на танцы в Свядицу. Стали нас с подругой парни уговаривать пойти туда. Пришли в Свядицкий клуб. Там уже танцы были в самом разгаре. И вдруг среди танцующих я увидела своего парня, который танцевал с какой-то малолеткой, сестрой моей одноклассницы. Кровь ударила мне в лицо. Я была сумасшедшей ревнивицей, но никогда не показывала этого, хотя внутри всегда всё клокотало. Он приглашал меня не раз танцевать, а я всё обиженно отмалчивалась.

 Наша группа стала расходиться. Но свядицкие парни решили угостить пришлых варягов на прощанье. Во дворе завязалась отчаянная драка. Моя подруга испуганно орала. Я же впервые видела такую потасовку. Это было страшно. Я только помню, что вмешивалась постоянно, влезала в самую кучу дерущихся и отчаянно кричала:

 - Мальчики, я вас всех люблю, только не бейте друг друга ногами!

 Меня несколько раз бесцеремонно отшвыривали в сторону. И наши в тот вечер вели себя смело. После всю дорогу обсуждали эпизоды драки. Уже потом мы узнали, что на следующий день одного из свядицких парней с травмой головы увозили в Лепель в больницу и накладывали швы на рану.

 Этот слободской одноклассник брата ещё пошёл в общей толпе провожать меня. А у меня мысли были совсем в другом месте: впервые мой парень не пошёл меня провожать. Неужели предпочёл эту молодую дурочку мне?

 Полдня на следующий день я сочиняла ему гневное ревнивое письмо. Ах, ты страдал без моих писем? Так вот получай же их! Почти каждое предложение моё можно было посчитать за пощёчину. Помню, даже из какого-то стихотворения привела ему цитату:

.

   «Тот, кто предал однажды тебя,

   Может дважды и трижды предать…»

.

 Уже сидя над этим письмом, я прекрасно понимала, что потом буду жалеть о нём. Но среди ночи пошла в центр села и бросила конверт в почтовый ящик.

 Никогда в жизни мне не было так стыдно. Практически я сама обрубила все концы. Понимала, будь я на его месте, никогда бы не простила таких оскорблений.

 Прошёл Новый год, 23 февраля, 8 Марта, 1 Мая, а я обходила Слободской клуб стороной. Страдала молча. На то моё злополучное письмо он ответил мне сразу же. Удивительно, что ответил. И писал всё гораздо достойнее, чем я. Было такое выражение: «Аня, я любил тебя в 16 лет, люблю в 18, возможно, буду любить и в 20».

 Моя совесть не давала мне покоя, пока не написала ему однажды: «Прости меня».

 Он тоже в тот год редко ходил на танцы. У него умер в августе отец. Он стал реже приезжать домой, и то больше для того, чтобы поддерживать свою мать.

 И вот первая наша встреча после этих злополучных писем в феврале 1973 года. Мы с подругой вдвоём пришли в Слободу на танцы. Попали в клуб в самый разгар фильма. Услышали, как нас с ней окликнули ребята. Это был мой новый парень и его друг. Они уступили нам свои места. Подружка долго не задержалась, пошла с кем-то из знакомых на прогулку. Мы со своим кавалером продолжали смотреть фильм. Но мне как-то было не по себе. Киномеханик на минуту включил свет в зале. И я вдруг увидела через одного человека от себя новую продавщицу нашего сельмага, а рядом с ней – его. Он безотрывно смотрел на меня. Скромно кивнули друг другу после полугодовой разлуки.

 Начались танцы. Расставили по сторонам ряды стульев. Мы с ним со своими спутниками сидели в противоположных рядах и пожирали друг друга взглядом. Молодёжь развлекалась в танцах уже с полчаса, а наши пары сидели как пришитые. Вдруг он поднялся на сцену, там сидели завсегдатаи у проигрывателя. Зазвучала песня Ободзинского «Дождь и я»: «Жёлтый дождь стучит по крышам…» Никто не танцевал, кроме нас двоих. Все, молча, наблюдали за нашим примирением. Скупо мы начали наш разговор. Конечно, разборки и упрёки в первую очередь. Пластинку проигрывали раз семь подряд. А мы уже никого не видели и не слышали. Взявшись за руки, вышли из клуба на улицу. За этот вечер прошёл обильный снегопад. На дороге лежала снежная целина высотой в полметра. Яркая луна светила сверху. Он пошёл меня провожать. Эти четыре километра были посланы нам судьбой. Мы брели по снежной целине, хохотали, падали в снег, целовались, рассказывали друг другу смешные истории. Дома у меня были уже в четыре часа утра. Он признался, что у него замёрзли ноги в его промокших полуботинках. Как мне хотелось притащить ему тёплые валенки с печки, стащить с него его промокшую обувь, укрыть его тёплым одеялом, согреть и напоить горячим чаем! Наверное, он мечтал увидеть меня такой хоть раз в жизни. А я по-прежнему оставалась снежной девочкой. Только что я прочитала перед этим, что имя Анна на шведском языке означает «ледяная, снежная, холодная».

 А на следующий день опять долгая разлука, он всегда сокрушался, что мы не вместе. Говорил:

 - Если бы ты знала, как мне хорошо, когда ты рядом. Но вот тебя не станет, и опять начнётся чёрт знает что. Как я иногда ненавижу себя за это».

 Он был прав с самого начала – нам нельзя было разлучаться. Но я оставалась упёртой: поставила перед собой цель – учёба только на дневном отделении. Ему тоже нельзя было бросать институт. Не имелось условий нам жить вместе: было бы издевательством, если бы наши матери тянули двух студентов. Вот и я готова была ждать его годы, но выходить замуж сейчас, менять всё я бы, скорее всего, отказалась. Вот и тянулись тоскливые дни в разлуке. Особенно меня убивал в разлуке ноябрь. В длительные осенние ночи меня больше всего мучила хандра. И вдруг письмо от него. Один его почерк на конверте сводил меня с ума. Открываю письмо, а там вот это:

.

   «Без тебя уют мне дышит холодом,

   И морозной ведьмой смотрит ночь.

   Без тебя листвы осенней золото

   Серым ураганом пронеслось.

.

   Без тебя мне солнышко нарядное

   Не подарит своего тепла.

   За окошком ветер, сказкой шастая,

   Тихо говорит: «Любовь прошла…»

.

   Есть плохие люди и хорошие,

   Сердцем же я всех обнять готов,

   Если б подарили мне прохожие

   Ту улыбку, что забыть не смог.

.

   Только знаю, ты меня услышишь,

   Я к тебе нежданной вестью прилечу.

   Веточкой в саду застывшей яблони

   Тихо я в окошко постучу.

.

 И опять моё сердце всё встрепенулось: мы вместе, мы рядом, хотя нас и разъединяют каких-то сто с лишним километров…

(Продолжение смотреть здесь.)

2021