38. Светлый путь. ПОЛИЦАЙ ЯСЬКА ПРЕДУПРЕЖДАЕТ ОБ ОБЛАВЕ. Шуневич Анатолий

Сведения об авторе смотреть здесь.

(Продолжение. Начало смотреть здесь.)

 Может через час на Левановичевом поле появились две фигуры. Остановились они лишь возле родника, и малец-подросток опустил журавль с деревянной кадкой. Быстро поднял её, наполненную водой, на сруб. Сначала, держа рукой журавль, напился сам, а затем дал напиться женщине. Она, попив холодной воды, наполнила ей глиняный жбан. Когда малец отпустил журавль, пара направилась дальше. И тут я вспомнил, что это баба Юличиха, мамина тётка Эмілія Теліца, которая лечила меня от испуга в Барсуках.

 А малец - это её младший сын Василь.

 Мне сразу вспомнилось страшное происшествие, когда на моих глазах партизан, проверяя автомат, выстрелил под печь бабы Михалины. Сразу же оттуда выполз котёнок, таща за собой внутренности, выпавшие из разорванного пулей живота. Я так испугался, что перестал разговаривать, и у меня случилось недержание мочи. Баба Юличиха своими заговорами вернула мою речь, а вот нормальный отход мочи никак не мог наладиться.

 Я сразу бросился в хату и ещё с порога закричал:

 - Мама, да нас госці з Барсукоў! Пайшлі сустракаць.

 В чём была, мама выскочила из хаты и уже на пороге встретила гостей. Сразу обнимки, слёзы и вопросы, как это надумались посетить нас.

 - А ты, Уладзічка забылася за ўсімі турботамі, што я табе сказала праз месяц паўтарыць лячэнне дзяцёнку? А колькі часу прайшло? Вось Васіль і згадзіўся праводзіць мяне. Хаця шлях я добра ведаю, але ў такі неспакойны час не кожны рушыць у дарогу без суправаджэння.

 Здесь следует остановиться на этой трудолюбивой и душевной женщине. Во время войны она стала и ксендзом, и попом. Отпевала всех – и католиков, и православных. И в радости, и в горе была для людей и советчицей, и помощницей. Всегда говорила, что боженька один для всех – и православных и католиков, а вот люди не все в этом мире равные, есть и такие, которые поддались на лживые басни нечестивца. Наверно, таким нечестивцем был и колхозный председатель Кубарь, написавший донос в НКВД на почти слепого колхозного пастуха, что тот был шпионом нескольких иностранных разведок. Расстреляли сталинские опричники невиновного человека на Кобыляцкое горе в Орше. Троих детей вырастила женщина, верила в бога, верила хорошим людям, на трёх языках пела псалмы на панихидах и, имея чудесный голос, радовала сельчан пением мирских песен. Многим сельчанам помогала излечить недомогания настоями трав, а так же заговором от укусов змей, останавливала кровотечения, лечила испуг.

 Тётя Агнеша и моя мать уговаривали Эмилию позавтракать с дороги, но та отказалась, ссылаясь на то, что сначала дело надо сделать, а потом всем остальным заниматься. По её просьбе мама принесла стакан и пустую бутылку, и женщина заполнила их водой из деревянного домашнего ведра, потом уединилась в хате и долго не выходила. Наконец позвала маму и меня к себе, запретив остальным заходить. Подала мне стакан с водой и заставила выпить до дна. Сказала, что расскажет интересную басню, а когда мне захочется за угол сбегать, то надо терпеть. Мама предупредила, чтобы я исполнял всё, о чём попросит бабуля, и не капризничал.

 И вот мы остались вдвоём. Лекарка набросила на нас обоих лёгкое одеяло с моей и мамы кровати и начала что-то быстренько шептать. Однако это шептание велось на польском языке. Я только улавливал некоторые слова, что я знал из молитвы мамы «отче наш» перед сном. Шептание бабы мне показалось вечностью, поскольку мне сильно хотелось сбегать за угол. Когда бабуля закончила своё бормотание, сбросив одеяло, я добежал только до помойного ушата, что стоял под скамейкой для ведра с водой.

 Открыв хату, Юличиха попала в объятия бабули Левановичихи, которая ждала конца моего лечения. Чтобы увидеть свояченицу, пришёл и дед Леванович с бутылкой чистой жидкости, процеженной через кузнечный уголь и предназначенной для натирания ревматизма. Баба Эмилия должна была заговорить это сомнительное лекарство.

 Меня больше интересовал дядька Василь.

 Он с Броником стоял на дамбе и смотрел на Березинский канал, откуда было видно, как с песчаного дна всплывают большие красивые рыбины и сквозь кристально чистую воду поднимаются на поверхность, чтобы схватить в последнем «танце» подёнок, свалившихся в канал. Отдельные голавли даже выпрыгивали из воды.

 Мы проводили до хаты сына Юличихи, где завтрак был в полном разгаре, а сами вернулись к канаве, и Броник тихонько сказал, что его Франок научил, как меня дразнить, но он дал Франку пинка, и тот сбежал в хату. Меня признание Броника заинтересовало, и я попросил его тихонько-тихонько повторить дразнилку и больше никогда её не говорить. После долгих уговоров Броник прошептал:

 - Сіка-сіка, падай лыка. – Нашто лыка? – Пута звіць. – Нашто пута? - Сіку біць.

 И ещё добавил:

 - Гэта ж Тонька Ленцы прагаварылася аб тваёй хваробе, і тая Франка навучыла, а я паабяцаў Франку дзесяць бухлякоў.

 Осуществить наказание нам не пришлось. Проводили гостей мы до самого конца Левановичева поля – аэродрома, и мама, распрощавшись с дядиной (женой брата) и своим двоюродным братом Василём, взяла нас за руки и повела домой.

 А дома было много народа. Все наши домашние, семья деда Юзика, семья Левановичей, даже соседи, Гордионок Иван, Микита из Болотников, Сидяки, незнакомый вообще человек. После мы узнали, что фамилия незнакомца Крицкий, а вот имя не помню. Рассказал тот человек, что партизаны держали оборону между Селищем и Оконом около трёх часов, однако закончились боеприпасы и они вынуждены были покинуть позиции и отойти в сторону Берещанских болот. Немцы как пришли в деревню, так сразу арестовали 25 мужиков и заперли в колхозной пуне.

 - Кажуць, што яны дапамагалі бандыдатам рушыць масты, дык іх не адпусцяць, пакуль не пабудуюць пераправы на канаве і рэчках, - продолжал рассказ Крицкий. – Мяне адпусціў паліцай Яська, каб я папярэдзіў вас, што гэта не карнікі, а маршавая дывізія вермахту, і няхай людзі застаюцца ў хатах. Ёсць дамова з камендантам вашую Валову Гару  не знішчаць, а пакараць тых, каго зловяць у лесе з бандытамі альбо дапамагаюць ім. Цяпер яны рабуюць хаты. У пэршую чаргу ловяцьць курэй, рэжуць падсвінкаў. З імі шмат сабак, агромністых аўчарак, жах якіх злосных. А я нырну на Збінскія балоты, там вады дастаткова, сабакі не ўчуюць, а рэгулярныя часткі болей двух дзён не затрымаюцца, перасяджу на купінах, прывозерных плаўнях. Там фрыцам рабіць няма чаго.

 После ухода оконского мужика споры длились до самой темени. Подключились со своими мнениями Гордионки и Болотники. Дед Юзик сразу решил прятаться на Манецком болоте, хотя тётя Стася была против. Старые Левановичи отказались прятаться в лесу. С ними согласился и их сын Стась, сказав:

 - Бацькі дужа хворыя, а я глыбокі калека. З адной нагой які з мяне ўцякач?

 И Стась ушёл прятать под дрова заготовки для лыж и деревянные части ружей.

 Дядя Ватик предложил через Брусничное выйти на Домжерицкие болота и дальше в Затишье:

 - Там у мяне дзве копкі з леташняй бульбай, зерне, у свірне жорны, бо невядома, дакуль блакада працягнецца, а жваць штосьці трэба.

 Дед Юзик запротиворечил, что добраться до Затишья не просто, а все дороги перекрыты. Он думает, что Яська Мацкевич – гад, но всё же не до такой степени, чтоб врать своим односельчанам и сватам. Он и Вита, его отец, спохватились, что не туда влезли, да уже поздно было.

 - Вядома, на ўсялякі выпадак перастрахуюся і мальцаў сваіх з сабой забяру, - продолжал дед своё веское слово. -  А ты, дачка, дарослы чалавек, як хочаш, так і рабі. Ведаю, што Вацюком кіруе Агнеша, а я не надта давяраю жанчынам-камандзірам. З мальцамі пайду на золку. Апошні раз, дачка, кажу ісці з намі. Думай.

 - Не дуры галавы, бацька, Вацюк ведае, што рабіць, - ответила Стася, дочка деда Юзика.

 Это была последняя июньская ночь 43-го года, разделившая судьбы моих родных, близких и вообще жителей партизанской зоны, брошенных в пламя военного лихолетья.

2022

(Продолжение смотреть здесь.)