199. МОЯ БАБУШКА И ЕЁ ДЕРЕВНЯ. Серёгин Сергей

 Родился в 1975 году в Ленинграде. Работает водитель на режимном предприятии. Живёт в Санкт-Петербурге.

 Это только считается, что я родился в Ленинграде, поскольку родители там жили. На самом же деле мать меня произвела на свет в Новосокольниках Псковской области. Нет, она никогда там не жила. Просто возвращалась беременная в город на Неве из своей родной лепельской деревни Гадивля, и в поезде начались схватки. Роженицу ссадили на ближайшей станции Новосокольники и увезли в роддом. Так Псковская земля стала моей настоящей родиной, хоть родителям и вручили мою медаль «Родившемуся в Ленинграде».

 Но такая неординарная ситуация не мешает мне любить свой Питер, который по праву считаю родным. Однако речь поведу не о нём, а об не менее мною любимой исторической родине - Беларуси и, в частности, материной деревушке Гадивле.

 У большинства людей есть две исторические родины - матери и отца, если только они не родились в одном населённом пункте. Так вот, родная отцовская деревня Петушки Орловской области давно стёрта с лица земли в полном смысле слова - бульдозером. Поработал бульдозер и в материной Гадивле, но частично - сровнял с землёй брошенные усадьбы умерших сельчан, потомки которых не пожелали принять в наследство пожитки предков. Но я не критикую такую практику. Это хорошо. Теперь в Гадивле вместо утопающих в бурьяне и крапиве деревянных руин распахано колхозное поле. Такой деревенский пейзаж больше навевает на сердце умиление от вида сельского пейзажа, чем уныние от мрачных гнилых развалюх.

 Не спорю, не каждому родившемуся за пределами исторической родины она так мила, как мне. Со мной особый случай. Меня с малых лет, которые даже не сохранились в моей памяти, на лето отвозили к бабушке Ольге в Гадивлю. Поэтому и первые картинки моего детства, всплывающие в воспоминаниях, касаются именно бабушки и Гадивли.

 Бабушка Ольга Шушкевич, в девичестве Прусская, работала учительницей и содержала вроде обычное для сельской местности хозяйство - корову, тёлку на развод или бычка на продажу, двух кабанов на убой, кур для получения яиц на собственные нужды.

 Какая эта адская работа - иметь животных на подворье. Ужас. Заготовка сена на зиму рогатому скоту занимает летний день от зорьки до зорьки. Косьба, сушка, сгребание, растрясание, стогование, перевозка, загрузка на сеновал - умереть можно от усталости. Плюс комары и мошки. Временами бабушка ходила с опухшим от укусов гнуса лицом, глаза заплывали, будто у среднеазитки. А огород? Кошмар! Весной необходимо освободить хлев от навоза, загрузить его на воз, вывезти на огород и выгрузить, растрясти, запахать в землю, что-то посеять, в основном картошку, дважды побороновать её, дважды окучить, жуков несколько раз собрать или потравить, скосить ботву, разогнать борозды, выкопать, снести урожай, перепахать, собрать оставшиеся в земле клубни.  До сих пор не понимаю, как держатся на ногах сельчане. А ведь, если ты не пенсионер, нужно ещё рабочий день отработать, добраться на работу и возвратиться с неё. Жуть!..

 Бабушка постоянно была вся в заботах. Ела стоя или на ходу, поскольку рассиживаться за столом было некогда. Помню, как поставила на стол нам картошку в большом котелке, себе схватила одну и побежала дальше работать. Потом вдруг прибегает и сообщает: «Потеряла картофелину - не помню, где положила», хватает вторую и снова мчит туда, где её ожидает бесконечная работа.

 Я доставлял бабушке хлопот больше, чем, наверное, корова. Когда был совсем мал, нужно было смотреть за мной, чтобы себя не повредил. Когда подрос, понадобился контроль, чтобы не утонул в Эссе, не попал под машину на большаке Черноручье - Краснолуки, который проходил через деревню. А когда совсем уж вырос, мог подраться с ребятами из другой деревни, обобрать чей-то сад, проникнуть в чужую дачу не с целью поживы, а ради спортивного интереса и романтики. Бабушка за каждый мой опрометчивый шаг переживала, просила больше этого не делать, я обещал и творил своё.

 Много я забрал у бабушки нервов и времени, предназначенного на хозяйство. А тут к ней начали на лето подбрасывать из Ленинграда мою двоюродную младшую сестрёнку Юльку. Конечно, вреда творила она поменьше моего, но всё равно глаз и время на её досмотр нужны были основательные.  

 Бабушка мужественно выдерживала трудовую повинность, на которую себя добровольно обрекла. А сколько ей одной нужно было? Может, десятая доля того, что получала за свой самоотверженный труд. Оставшаяся львиная часть доставалась четырём её детям, убежавшим от деревенского рабства в города. Нет, они не тянули с бабушки подачки, даже уговаривали уменьшить хозяйство, чтобы не перетруждалась, ведь времена дефицита абсолютно всего давно минули, в магазинах полно любых продуктов, о которых несколько десятков лет тому назад приходилось только мечтать. Но это, правда, стало потом. А в моё детство полнились прилавки лишь Ленинграда, а в Лепеле магазины продавали исключительно растительную да рыбную продукцию, мясо было недоступно покупателю.

 Моя вторая бабушка, как и оба дедушки, умерли до моего рождения. Так что дедовской ласки я не знаю, а вот бабушкину ценю до сих пор.

 Мой отец умер в возрасте 51 года в 2004 году. Перед смертью он несколько лет был в разводе с мамой, имел другую семью. Но у бабушки он по-прежнему оставался любимым зятем и долгожданным гостем. Во всём помогал ей. Она платила ему любовью. Отец собирался забрать бабушку к себе на склоне её лет, но умер первым. Бабушка ушла на тот свет в 2008 году в возрасте 81 года.

 Бабушка была для меня идеальным человеком. Но я никогда не хотел быть подобным ей. Она, без сомнения, была больна трудоголизмом. А я трудоголиком быть не хотел. Для меня такая жизнь смерти подобна. Лучше быть обыкновенным работягой, чем превращать всю жизнь в работу.

 Итак, бабушки не стало. Её дом опустел.

  Нет, хата не обезлюдела. В нёй остались жить мой дядя Васька, бабушкин средний сын, и его гражданская жена Светка. Но они оба пили. Друг другу подходили, как два сапога из одной пары, даже вроде любовь у них была. Однако с ними невозможно было дружить, поскольку у них была единственная мысль, желание и мечта, как бы ещё выпить, опохмелиться, снова добавить и завалиться спать.

 Внутри хаты мне всё стало чуждо, но внешний её облик всегда манил к себе, напоминая о бабушке. И я приезжаю в Гадивлю на Эссу, просто встретиться с гадивлянами, которых почти не осталось. Если надумаем выпить с двоюродными братьями-лепельчанами, едем на гадивлянский мост, который будто магнитом тянет нас ностальгией по далёкому детству. Знаю, что в Лепельском районе самым красивым местом считаются боровые берега озер за Боровкой: Щибот, Бобрица, Мухно, Уклейно, Волосно. Но отдыхать, купаться и загорать я езжу за Гадивлю, в Аношки, на озеро Оч. Вроде ничего примечательного в нём и нет - имеет всего два переполненных людьми подхода к воде, безрыбное, а меня тянет именно к нему. Потому что в детстве бегали за семь километров барахтаться в его тёплой воде - Эсса-то на всём своём 84-километровом пути подпитывается родниками, и вода в ней никогда не прогревается до нормальной для купания температуры.

 Нет, я не специально приезжаю в Гадивлю за воспоминаниями, и не ностальгия меня приводит в Беларусь. Моя мать родилась в Веребках, километров в 12 от Гадивли. Ностальгия вынудила её купить там дачу. Приезжает на неё несколько раз в год. Привожу и забираю её я на своей машине. Вот тогда и хожу-катаюсь тропинками своего детства.

 Наверное, суждено мне вечно посещать Беларусь, Гадивлю, Оч.

Записано в 2014 году.