247. РЕЗУЛЬТАТ ПОКУШЕНИЯ НА КОЛОСКИ. Иванцова (Крицкая) Тамара

 Родилась в деревне Свяда Лепельского района в 1938 году. Окончила семь классов в Лепельском детском доме. Работала станочницей на Оршанском льнокомбинате, в Лепеле - рабочей МКК, продавцом ГорПО, ретушёром и фотографом комбината бытового обслуживания. Живёт в Лепеле. 

 Рождается ребёнок в городском роддоме, а местом его рождения записывают сельский населённый пункт, в котором прописана мама. Примечательно, что я родилась именно в Свяде. Там до войны был свой роддом. Не существовавшая до 60-х годов родильная палата при Слободской участковой больнице, а именно Свядский роддом. Сейчас как-то даже не вспоминают этот важный для истории факт. Как и факт, что в 1971 году советские партократы вообще уничтожили древнее название центра сельсовета Свяда, заменив его советским штампом Слобода.

 Папа, Данила Яковлевич Крицкий, был ранен на Финской войне. Комиссовали. Дров дома не было. Поехал за ними холодной весной. Воз опрокинулся. Пока загружал по новой, вспотел. Просквозило. Умер. Уже после его смерти мама родила Валю. Через месяц девочка заболела коклюшем. Умерла.

 Жили с мамой у дедушки Крицкого Якова. У него были сыновья. Один работал в Минске бухгалтером, второй – в Камне механиком. На войну их почему-то не забрали, они возвратились в Свяду и нас выселили. Мама перебралась в Свядицу к своей сестре Кристине. У неё было шестеро детей, однако нас приняла.

 Войну помню смутно: видела в окно, как в ночи летали трассирующие пули, огромную овчарку с немцем, которые пришли к нам в хату, однако нас не тронули.

 Вспоминается, как сразу после войны дети копали землю. Это когда женщины распахивали поле с помощью запряжённой в плуг коровы, брали нас с собой, чтобы были на глазах. Вот мы и ковырялись лопатами в земле, думая, что помогаем взрослым.

 Послевоенный голод помнят все дети войны, поскольку советская власть конфисковала в колхоз все семена злаков и картошки, припасённые населением для посадки и пропитания до нового урожая. Собирали семена щавеля для размола на муку и последующей выпечки блинов, а так же приготовления похлёбки рудьки. В который раз перекапывали прошлогоднее картофелище, собирая перемёрзшую картошку для выпечки парулей, которые ещё называли гнилками.

 Семьи, у которых были мужчины, кое-как перебивались - мужики промышляли скудное пропитание. А мама была одна. Вдобавок её положение усугубляла я, нахлебница. И вот говорит однажды маме соседка Татьяна, у которой трое таких нахлебников было:

 - Наташа, умрёт твоя дочушка с голодухи. Смотри, от ветра шатается. Пойдём, колосков с тобой оторвём на колхозном поле.

 Пошли, сорвали колосков. Мама потом рассказывала, что из них мне трижды сварила колотушку, и я крепче стала.

 А тут облава – власть начала перетрясать хаты в поисках колосков, поскольку безголовые стебли ржи заприметил колхозный объездчик – крали ведь все. Много у кого нашли колоски. Но почему-то судили лишь две вдовы – маму и подстрекнувшую её Татьяну.

 На суд в Лепель взяли и меня. Мама сидела на первой скамейке, я – за ней. Рядом не разрешили. Как воровке государственной собственности присудили маме год тюрьмы. Сколько дали соседке Татьяне, не помню. Когда маму стали арестовывать, бабушка потеряла сознание. А маму сразу посадили в тюрьму, которая находилась в здании по улице Максима Горького, где сейчас находится контора охотничьего хозяйства.

 Не помню, сколько времени после суда над мамой я прожила у тёти Кристины. Была там очень нежелательным едоком, поскольку и без меня всегда голодными были мои двоюродные Маня, Ала, Зина, Надя, Вася, Миша. И тётка приняла, наверное, правильное решение - избавиться от меня. Привела в Лепель и бросила возле тюрьмы, в которую увели маму. На прощание сказала:

 - Сиди тут.

 Сидела день. Не знаю, милиция или ещё кто подобрали меня. Помню комнату без мебели, в которой было ещё два мальчика. Спала я на столе. Хлеба приносили по мизерному кусочку. Не знаю, может мальчики меня обманывали, поскольку я от слабости всё время спала, и они будили:

 - Поднимайся, забирай свой хлеб.

 Было того хлеба грамм сто, во всяком случае не более двухсот. Съедала, а есть всё равно хотелось.

 Нас не закрывали. Однажды пошла на базар, который находился на теперешней Базарной площади. Тётка продавала сало, нарезанное тонюсенькими ломтиками. Стала, смотрю на сало и так мне его хочется. Думаю: сейчас схвачу и убегу. А женщина продавщица спрашивает:

 - Девочка, чего ты смотришь?

 Я развернулась и пошла прочь. Но не в своё пристанище, а в Свядицу – очень тянуло на родину. Всё думалось, что там может оказаться мама. Дорогу помнила, хотя и было мне лет пять или шесть. Правильно свернула с Минского шоссе на Борисовский большак. То ли в Юшках, то ли в Вилах какие-то люди спросили:

 - Девочка, ты куда идёшь?

 Сказала.

 - Ты не дойдёшь, - всплеснули руками. – Тебя ночь застанет. Попросись у кого-нибудь переночевать.

 Что я и сделала. Как сейчас помню: накормили маленькими драными клёцками с молоком. Утром продолжила путь.

 Когда пришла к тёте Кристине Пшенко, та меня «угостила» чапельником.

 - Там есть нечего, - оправдывала я своё возвращение.

 - А ты думала, что тебе бочку конфет выкатят? - зло сказала тётка.

 Набила мамина сестра меня, и я пошла в Свяду к брату папы Александру Яковлевичу Крицкому. Дядя соглашался меня смотреть. Но его жена запротивилась:

 - А вдруг её мать не придёт? Что будешь тогда делать? Свои ведь трое детей голодны постоянно.

 Пришлось дяде Саше доставлять меня в Лепельский детдом. Поговорил с директором, и меня взяли без документов – за войну потерялись.

 Спросили, сколько мне лет. Ответила, что мама сама не помнила мой год рождения, называла 38-й или 39-й. По внешнему виду записали 1938-й. Потом из Полоцкого архива прислали документы, где моим годом рождения значился 1939-й. Мама хотела восстановить его, но я отговорила: один год ничего не значит. Зато на пенсию раньше ушла.

 Утром давали чай в алюминиевой мисочке и кусочек хлеба. В обед был суп. Как бы ни кормили, но три раза в день была еда, о чём в деревне даже не мечтали.

 Пошла в школу. Училась хорошо. Лучшими математиками класса были я и Лёша Крицкий. Занималась акробатикой, выступала. Теперь она как-то заглохла, а в те времена была в моде. В Лепеле заняла первое место на соревнованиях по акробатике, в Витебске – третье.

 Мама пришла из тюрьмы, а ни дома, ни квартиры, ни кола, ни двора. Пришла меня забирать из детдома, а ей говорят:

 - Куда вы её поведёте, если жилья не имеете. А здесь она всем обеспечена, занимается акробатикой, подъевши…

 Так я осталась в детдоме. Закончила семь классов. Отправили в Оршу на льнокомбинат учиться рабочей профессии. Началась моя трудовая жизнь.

 Даже не знаю, хвалить или ругать решение партии и правительства сажать в тюрьму за состриженные несколько колосков на колхозном поле. Не попадись мама, неизвестно, как бы сложилась моя судьба. Может, действительно умерла бы от голода в беспросветной деревне. А детдом обеспечил мне нормальное детство и трудоустройство. Жизнь прожила неплохо. Рассказываю свою историю в назидание потомкам, чтобы знали, как было, и не допускали подобного.

Записано в 2016 году.