258. ИЗ КНЯЗЕЙ - В ГРЯЗИ. Скарупо (Парфинович) Ядвига

Сведения о респонденте здесь.

 Родилась я в 1925 году. Это после войны писали, как хотели год рождения. Вот я и стала на пару лет моложе. Не знаю, может мама специально меня помолодила. Уже после поселения в городе я просила дочку Регину, чтобы восстановила мои фактические годы (она ЗАГСом заведовала), но та сказала, что ей по долгу службы неудобно это делать. Так и на пенсию оформилась на два года позже. Родители мои были Парфиновичи. Собственной землёй владели, которой 10 гектар мама получила в наследство от своих зажиточных родителей Огрызко, а ещё три гектара леса и сколько-то сенокоса в урочище Нивки. Вообще мама была из богатого рода местных землевладельцев-немцев Оберлейнов. А папа до женитьбы был батраком. Это мама его сделала собственником. Земля наша была урожайная. Хлеб телегами возили на помол к какому-то родственнику то ли в Веребки, то ли в Слободу. Постоянно продавали сельхозпродукцию. В общем, никогда не бедствовали. А потом…

 Помню, как папа говорил, что при Ленине было хорошо жить, землю использовали по своему усмотрению. Это с 1929 года началась коллективизация, и землю отобрали под предлогом обобществления. Пришлось родителям всего лишиться вроде как по собственному желанию - сдать в колхоз буквально всё: от земли до телеги. Нам ещё повезло, что не раскулачили. Это благодаря маминым братьям-военным. Младший служил на Дальнем Востоке, а старший в Москве, он потом погиб на фронте.

 Помню, как двух коней у нас забирали в колхоз. Папа горевал, а ничего поделать не мог. Только вздыхал со словами:

 - Что же они хотят? Чтобы лодыри построили социализм!

 Ведь в колхоз с радостью вступали те, у кого не было ни кола, ни двора, а, следовательно, и отдавать было нечего. А почему у таких своего имущества не было? Да потому, что работать не хотели, жили по принципу: лучше немного голодать, чем много вкалывать. А папа вкалывал день и ночь. Летом урожай выращивал, а зимой его обрабатывал и реализовывал. Конечно же, на обобществлённой земле он так пуп не рвал на лентяев да всяких там активистов. Заведовал заправкой на Волосовичской МТС, а после фермой руководил. Один завистник настучал немцам, будто Антон Парфинович скот отдал партизанам, хотя это было абсолютным вымыслом. Арестовали. Расстреливать собрались за пособничество врагам рейха. Я уже соображала, что к чему, и пошла по деревне подписи собирать под петицией в защиту родителя. В ней написала, что папа общественных животных никаким партизанам не отдавал. Сельчане подписались все. Понесла прошение в комендатуру аж в Лепель, напротив старой больницы она размещалась. Отдала и расплакалась: мол, мама перед войной умерла, сиротой без папы останусь, не выживу. Документ взял поляк. Прочитал моё имя и воскликнул:

 - И мою маму Ядей звали!

 Повёл он меня к какому-то начальнику и сказал, что нужно решить мой вопрос положительно. Начальник написал что-то на моей петиции, и поляк повёл меня в тюрьму. Раскрылись её ворота перед нами, и выходит папа измождённый, будто два дня ему до смерти осталось (это за месяц тюремной жизни да такого состояния дошёл). Весь день тащились с ним до Старых Волосович. Дома всё смерти его с опаской ждала - невероятно худой и белый был. А пережил он не только войну, но и послевоенный голод.

 Но нас разлучили под конец войны. В последнюю партизанскую блокаду 1944 года всех сельчан согнали в клуб, и мы думали, что нас будут жечь. Но потом всех старших отпустили, а молодёжь погнали в Заслоново, которое тогда называлось 116-м километром. Оттуда - в Лепель, в недостроенную психбольницу. Сидели, плакали. Я была уже порядочная девчонка. Наших в отдельный ряд стали ставить, а меня оставили на месте. Взяла тогда и перешла к своим. А эсэсовец с черепом на ремне как хватил меня за руку, пинка под зад влепил и обратно отбросил. Зря я посчитала его маленький рост сродни доброте.

 Погрузили нас на платформу и повезли из Лепеля на узкоколейке. Станции, города, станции. Запомнила лишь Молодечно и конечный пункт Вроцлав. Поселили в дощаники. Ходили на вокзал перетаскивать с места на место тяжёлые ящики, видимо с оружием. Мелкий ремонт мостам делали. Кормили гемюзой - по-немецки, наверное, капуста. И хорошо было. Только вот никакого хлеба не было. Одна гемюза.

 Так прошло лето, 44-й год подошёл к концу, 45-й начался. И вдруг в феврале немцы исчезли. Мы разбежались из дощаников, от бомбёжек попрятались в подвалах многоэтажек. Вышли уже к нашим. Приказали самостоятельно добираться до Брестского контрольно-пропускного пункта. Где пешком шли, где подъезжали, на чём попадётся. В Бресте получили документы об освобождении и напутствие по прибытии в свои районы отдать их в милицию. Я так и сделала. А вот подружка моя выбросила брестскую справку. Когда же немцы стали выплачивать компенсацию вывезенным на принудительные работы, я причитающуюся мне сумму получила, а ей не дали - нет свидетельства о пребывании в Германии.

 Но это было потом. А пока я до дома ещё не добралась. В Брест пришли босиком. Хоть и холодно было ногам в начале весны, но снега не было. А как до Лепеля добираться, если поезда туда не ходят? Кто-то подсказал ехать до Борисова, а оттуда до Старых Волосович рукой подать. Приехали в Борисов - снегу полно. А мы голые по-летнему, босые. Незнакомый сердобольный дед сплёл нам лапти, обмотал ноги дефицитными тряпками. Так и пришла домой в допотопной обувке.

 Папа к тому времени перешёл жить к чужой женщине. Я пришла пятой к сестре с четырьмя детьми. Голод. Холод. Дом старый. Не знали где деваться, когда в дождь начинала течь соломенная крыша. Даже вспоминать не хочу то ужасное время.

 Учиться никуда не берут. Говорят: тебя же немцы забирали в Германию. Виноватая, значит. Шляхтянкой обзывают, будто это оскорбление сильное. Впрочем, тогда так и было. Шляхту босяки не любили за умение хозяйство вести, почитание чести своего рода, чистоплотность. А в Старых Волосовичах со времён Великого княжества Литовского оставалось несколько семей шляхетского происхождения. Так их унижали всячески.

Записано в 2014 году.