364. В ДЕТДОМЕ ВОЛОСЫ ШЕВЕЛИЛИСЬ ОТ ВШЕЙ. Барановский Иван

 Родился в деревне Пьяный Лес Бегомльского района Минской области в 1938 году. Закончил Минский финансово-экономический техникум и Белорусскую сельскохозяйственную академию. Работал формовщиком литейного цеха ковкого чугуна Минского автозавода, стропальщиком Лепельской ПМК-75, слесарем, мастером цеха по ремонту задних мостов автомобилей ГАЗ-53, экономистом, начальником отдела труда и заработной платы, начальником отдела снабжения Лепельского ремзавода, начальником планово-производственного отдела Лепельского завода железобетонных изделий. Живёт в Лепеле.

 Отца забрали в армию, и он перед тем перевёз нас из бегомльской деревни Пьяный Лес в лепельские Заглинники, где жила его мать. В феврале 1944 года маму избили полицаи и она через два месяца умерла. Осталось трое детей. После освобождения бабушка, видя, что не справляется, отвезла нас в Лепельский детдом. Старший брат был 27-м, я – 28-м, а младший – 29-м воспитанником. Воспитательное учреждение только организовывалось. Потом детей стало видимо-невидимо.

 Спали мальчики и девочки в одном помещении на рассыпанной по полу соломе. Солому с больными детьми отделяли полметра голых половиц. Больным давали какие-никакие подушки из соломы и одеяла.

  Из посуды были всего две миски. Для еды использовали солдатские котелки, жестянки из-под съеденной неизвестно кем тушёнки. Еда состояла из супа, который представлял размешанное в воде печенье.

 Однажды воспитательница забрала у одного мальчика опустошенную жестянку и дала мне, чтобы я из неё поел. А повариха, видя измазанную супом посуду, врезала мне черпаком по лбу со словами:

 - Куда лезешь вторично!

 Я заплакал, а воспитательница набросилась на обидчицу:

 - Ты что делаешь? Я ему дала банку. Он ещё не получал.

 На что повариха ответила:

 - Ну, будет знать в дальнейшем.

 На стол для восьмерых человек клали порезанную буханку хлеба. Весь хватал тот, кто заскочил первым. Остальным не доставалось. Просят у захватчика:

 - Дай кусочек, я тебе потом что-нибудь сделаю.

 Так мы становились рабами у более сильных. Если пожалуешься воспитательнице, побьют. Ябед не любили. Можешь жаловаться на кого-либо из другой группы, но не на своего.

 Я в 45-м или 46-м году пошёл в первый класс. Не было ни ручек, ни карандашей. Не имели тетрадей. Учили по группам - в одной одновременно 1-й, 2-й и 3-й классы. Старшие вынуждены были слушать повторно, как «мама мыла раму».

 Когда выдали первые карандаши, с ними спали. Если уворуют – плачешь, поскольку больше не дадут.

 Впоследствии выдали перьевые ручки. Писали, макая перья в чернильницы. Девочки концами ручек чесали головы. Однажды мы заметили, как у Даниленко из-под ручки падают вши. Сказали об этом воспитательнице. Она вывела девочку на улицу и срезала ей волосы. Они лежали на земле и шевелились от копошившихся вшей. Я единственный раз в жизни видел живой ком волос.

 Нам выдавали бензин или керосин для факелов, которыми мы сжигали клопов на подвешенном белье.

 Кто-то заплачет: «Мама!», и все начинают выть: «Мама, Мама!» Ужас. Прибежит дежурная воспитательница, накричит, успокоит, только выйдет, как вой повторяется: «Мама, забери меня!» Ведь были такие, кого матери сдавали, неспособные прокормить ораву из пяти и более детей. Это Пшонки, Медвецкие. Матери их проведывали. Дети тогда спрашивают, что мама принесла. Достаёт три конфетки, а пятеро Пшонок-малышей ждут угощения. Как поделить? Протягивает меньшему, а хватает больший…

 Медвецкая, еврейка, аж стонала, так просила отпустить сына домой. Увела. А он на следующий день прибегает и есть просит. Повели на кухню, а все возмущаются: и нам давайте. Это только в 49-м году шефство над детдомом взяла воинская часть, так нам стали давать подарки давать: конфеты, даже однажды носки были, ёлку организовали, рубашки выдали, по праздникам стали выносить шерстяные костюмы из склада… Уже мы стали людьми.

 В 1951 году стало хлеба вволю. Уже не хватали – бери, сколько хочешь.

 Как-то стали прибывать подростки лет по 15 – 17 с финками, кинжалами. Один ходил с кобурой. Мы не знали, есть ли в ней пистолет, но нас пугал, что постреляет. Потом таких куда-то забрали. Воспитанников с плохим поведениям направляли в школы фабрично-заводского обучения, колхозы.

 Били нас очень сильно, поскольку были мы вредные. Убегали. Летом. А зимой нет – ночевать негде было. В Боровке были подбитые танки. Из них мы таскали, гильзы, патроны, снаряды. Разложим огонь на старом еврейском кладбище, вбросим мину или патроны, отбежим и смотрим. Нет взрыва, нет. Только высунем головы из окопов – как ухнет. Падаем назад. Однажды какой-то мужик наорал на нас за опасное занятие.

 Александр Александрович Кондратьев, сын директора педучилища, воспитывал очень просто – макароном, как он называл. Провинился, не провинился – ребром ладошки по шее как даст, может, минуту дрожишь весь. Макарона боялись очень сильно. Ну, а Прохоров учил нас шахматам, шашкам.

 Организованно по утрам делали физзарядку. Занимались полезной работой. Были у нас участки возле озера. На них сажали картошку, сеяли пшеницу, потому что у нас уже содержались свиньи. Бровкович завхозом был. Умный мужик, хороший. Заставлял нас всех работать. На лошади воду из речки подвозили шестью бидонами. Было интересно.

 Старались как-то заработать денег. Сдавали гильзы, разбирая снаряды и сжигая порох. Потом гильзы наполняли камнями и заплёскивали, чтобы незаметны были. Относили еврею Аронину, пункт приёма металлолома которого находился в углу комплекса деревянных магазинчиков перед немецким кладбищем, где теперь универмаг стоит. Он магнитом проверит металл, а камни-то не обнаруживаются. Получишь рублей семь-восемь, и счастлив. Однажды вручил тётке своей шесть с половиной рублей, так она меня и обнимала, и целовала, и плакала – у населения-то вообще денег не было.

 Интересовались и прекрасным. Лазая по шлюзам Березинской системы, познакомились с заядлым рыболовом Бурцевым. Он был художником. Выставит картины напротив своего дома, а мы гурьбой долго ходим вокруг них, рассматриваем внимательно.

 Рыбы было столько, что руками ловили. А как сделали ГЭС, её не стало – трёхметровый водопад прекратил миграцию.

 Детдом был разбросан по городу. Одна часть была чуть ближе того места, где сейчас находится суд, на углу Советской и Интернациональной. Потом там последовательно находились детский сад, Дом культуры, Дом пионеров. Левее теперешней неиспользуемой водонапорной башни также находилась башня, по-видимому, водокачка. Выше по Интернациональной рос колхозный сад и действовал забойный цех, распространявший вонь на большое расстояние. Там было болото, воду из которого ручей уносил в озеро.

 Вторая часть детдома находилась в длинном деревянном здании по Карла Маркса, где до того был НКВД. Оно и теперь стоит вторым после углового частного дома, в котором сейчас магазин. Сохранился детдомовский корпус младших групп и на углу Советской и Интернациональной, напротив 3-й школы. Где угол школы, размещались длинное овощехранилище и второе поменьше. Были они под землёй, а сверху лишь курганы насыпаны. Школа захватывает место бывшего сарая

 Жил в детдоме по 1953-й год. Он запомнился тем, что умер Сталин. Мы слезами залились и причитали:

 - А на кого ты покинул нас, мы ж твои дети?

 В тот год группу выпускников седьмого класса направили в ремесленное училище №9 при Минском автозаводе. Ввиду хорошего здоровья поставили меня формовщиком в литейный цех ковкого чугуна, пообещав хорошую зарплату в 400 – 500 рублей. В 1956 году ушёл в армию, а когда возвратился, Хрущёв срезал заработки литейщикам, шахтёрам и северянам наполовину.

Записано в 2016 году.