396. НОВАЯ ВЕРСИЯ «ТОНЬКИ-ПУЛЕМЁТЧИЦЫ»: АРЕСТ И ДОПРОС. Рисак Иван (начало)

Сведения об авторе смотреть здесь.

 Легковая машина “Волга”, обогнав женщину в плаще и с авоськой в руке, тут же притормозив, остановилась. Из открытой задней дверки двое мужчин вдруг оказались на тротуаре и, молча, один спереди потянул женщину на себя, а второй подтолкнул её сзади, так что вмиг все втроём оказались на заднем сиденье. “Волга” тронулась и, набирая скорость, покатила вниз по Пролетарской улице города Лепеля. У Пятачка свернула вправо и через короткое время оказалась на дороге Лепель – Орша. Конечная цель - Москва.

 Путь неблизкий, по предварительному расчету утром должны быть на месте.

 Молодой человек достал пачку сигарет “Опал”, угостил соседку, приоткрыл форточку. Оба задымили.

 Первой заговорила женщина с авоськой теперь уже на коленках:

 - Мне хотелось бы знать, с какой стати вы меня затолкнули в машину, и куда везёте? Ведь у меня дома семья, они беспокоятся обо мне, ждут.

 - Вы арестованы, Антонина Парфенова, - назвав девичью фамилию, сказал сотрудник КГБ, который только что угощал её сигаретой. - О родных не думайте, они уже предупреждены нашими сотрудниками. За что арестована? Вы, я думаю, догадываетесь и не раз ждали этого момента, правда, могли и подзабыть, слишком уж много прошло времени, но это не значит, что органы забыли. Нет, они-то всё помнят, и когда понадобилось, Вы оказались в этой машине рядом с сотрудниками КГБ. Пока есть время, не теряйте его, а готовьтесь к чистосердечному признанию.

 Антонина поняла - разговор не состоится, и, откинувшись на спинку сиденья, прикрыв глаза тяжёлыми веками, стала дремать. Сон не шёл, и она вспомнила свою первую поездку в Москву: как юной девчонкой стояла у окна электрички, мимо которой проплывали телеграфные столбы, увешанные проводами, поля, перелески, а на стыках рельс колёса отбивали её заветное желание - в Москву, в Москву. О, как давно это было, Тоня только окончила школу и с аттестатом зрелости ехала искать счастья в столицу нашей родины Москву. Девчонка рослая, смазливая. Чёрные как смоль, завитые колечками волосы, такие же чёрные глазки, ямочки на щеках и её застенчивость очень нравились мальчикам, они тянулись к ней словно к магниту. А Тоне, наоборот, всё до одури претило: и деревенская жизнь, и родной дом, и большая бедная семья, в которой она была старшей и должна была выполнять всю работу по дому. Мать же смотрела на дочь как на свою помощницу. Не обращая внимания на её физическое развитие, желание красиво одеться, пофорсить на танцах в новом платье и, особенно, потанцевать в модных в ту пору хромовых сапожках. Мать чувствовала желание дочери, но особого внимания не придавала этому. Как женщина она понимала, что Тоня, красивая девушка, дома не засидится, а пока пусть по возможности помогает семье.

 В Москве, куда она ехала, родных не было, знакомых тоже, вся надежда на добрых людей. Так и будет, так и будет, в такт её мыслям вторили колёса электрички на последних километрах пути к столице СССР. Первую ночь ночевала в комнате приезжих НКВД, привёл её туда молодой человек в военной форме с двумя кубарями в петлицах, напоминая собой этакого милого добрячка.

 Лейтенант заметил её у доски объявлений и по внешнему виду определил, что девушка приезжая, ищет работу и вряд ли знает место, где заночевать. Подошёл к ней и завёл непринуждённый разговор про жаркую погоду без дождя и цель приезда девушки в Москву. Тоня, на сей раз не смущаясь, ответила, что будет искать работу, если не найдёт, то пойдёт в няньки, но домой не вернётся.

 - В таком случае я, наверное, вам смогу помочь, но для начала давайте познакомимся, - сказал лейтенант. - Как вас зовут?

 - Антонина Макаровна Макарова, - выпалила как из пулемёта молодая девица.

 Она полюбила и привыкла к фамилии Макарова, которую ей записала учительница в классный журнал ещё в первом классе с подачи детворы. Родовую фамилию Парфёнова, что записана во всех документах, она называла только в исключительных случаях.

 - А меня – Мефистофель. Родители-атеисты дали. Правда, повседневно в разговорах я просто Мефис.

 «Красивый парень, - подумала Тоня. - Жаль только, что при улыбке произвольно открывается правый уголок рта, частично обнажая три белых зуба, что искажает немного лицо».

 Утром после завтрака Мефис с Тоней отправились в кадры, где он служит, чтобы оформить на работу Антонину. По всем данным Антонина Макарова подходила для работы в органах НКВД города Москвы. Девушка -  крепкого телосложения, высокая, малоразговорчивая, родители работают в пригородном колхозе. Родных и знакомых в Москве нет. Немаловажное значение имела и Тонина красота - всем, кто её видел в тот раз, она очень понравилась. Анкету о приёме на работу, чтобы не затруднять девушку, заполнил Мефистофель. Фамилию Макарова он запомнил при знакомстве, а год рождения, 1920-й, она подсказала сейчас, подавая паспорт. Анкета готова, Тоня подписала её, а начальник кадров, принимая девушку на работу, вместе с поздравлением пожал с удовольствием её пухленькую ручку (целовать руку в предвоенные годы считалось неприличным).

 - Знаешь, Тоня, мы тебя на время оформили ученицей надзирателя СИЗО. Работа нетрудная, служи усердно, со временем выбьешься в люди. А сейчас тебя зачислили на полное милицейское обеспечение. Ты получишь рабочую одежду и выходную форму, трёхразовое питание и денежное довольствие. Я думаю, что это тебя, для начала, может устроить. И ещё, жить будешь в однокомнатном общежитии, так велел мой шеф.

 - Скажи, Тоня, тебя это устраивает, ты довольна? – спросил Мефистофель новую знакомую.

 - Ещё бы! – ответила  Тоня. - За твои старания я в вечном долгу перед тобой. Мне их во веки веков не забыть. Это же надо только подумать, что я теперь являюсь постоянной гражданкой города Москвы…    

 …“Волга” въехала в город на рассвете, и утренняя свежесть только что вымытого большого города проникала вовнутрь салона машины. Антонина приоткрыла глаза, протёрла стёкла очков и стала всматриваться в улицы, пробегающие с обеих сторон автомобиля. За долгие годы, что она не была здесь, всё изменилось до неузнаваемости, и ей очень хотелось узнать, куда она едет: в сторону какой тюрьмы везут её, может, в Бутырку? А когда прочитала на углу дома: «Улица М. Горького», поняла, что так и есть - это СИЗО Бутырской тюрьмы. Политику шьют. Будь проклято то время вместе с Мефистофелем и его помощью в устройстве на работу. Лучше бы в няньках ходить, чем стать наложницей Мефистофеля и его шефа, бегать на цирлах по вызовам к начальникам высоких рангов, перед которыми Мефис и шеф готовы были ползать на четвереньках.

 «Это теперь я проклинаю то время, когда одни люди - палачи - превращали других людей в мертвецов, принимая за это в награду деньги, ценные вещи, повышения в должностях и званиях, - размышляла Антонина. -  Для разнообразия жизни устраивали пьяные оргии, где спиртное лилось рекой, где, не стесняясь друг друга, чинили разврат. А как мне шла милицейская форма - эта чуть ниже коленок юбочка цвета хаки и чёрные хромовые сапожки, о которых я мечтала не один год, пока не стала работать в НКВД. Время не воротишь назад, стрелки часов бегут и бегут только вперёд. Знать бы, за что это везут меня в тюрьму? В чём главная моя вина? Войну я не начинала ни с поляками, ни с немцами, что приказывали, то и исполняла. Ах да, догадалась: вина моя в том, что я осталась живым свидетелем жестокого довоенного и военного времени».

 Нервная дрожь пробежала по телу, а следом за ней закапали крупные капли слёз, соединяясь воедино в сквозной ручеёк. Антонина Гинзбург (фамилия по мужу) морально и физически устала…

 Через двойные ворота-шлюзы машина въехала во двор тюрьмы. Руководитель команды захвата с папкой в руках зашёл в дежурку и доложил, не раскрывая папки, что Садистка во дворе тюрьмы. Тут же экстренно по телефону сообщили новость наверх, начальнику тюрьмы. Важная преступница в руках КГБ. Дело закрутилось, завертелось, и Антонина Гинзбург оказалась в центре внимания всех служб. Для начала сфотографировали в фас и профиль.

 Затем  велели переодеваться в тюремную одежду, которую принесла молодая надзирательница. Антонина Макаровна, переодеваясь, всё время смотрела с сожалением на молодую девушку при исполнении служебных обязанностей. Такой же дурехой была и она, когда Мефистофель цеплял её на крючок, а она улыбалась ему, благодетелю, за хорошее устройство на службу в органы НКВД, на работу  с людьми, как он любил говорить, во благо Родины…

 В одиночной камере на твёрдом деревянном топчане Макарова, наконец, смогла вытянуть отёкшие за дорогу ноги. Стара стала, сердечко устаёт перекачивать кровь по венам.

 - А сколько-то мне уже лет набежало, - и, подумав немного, прошептала себе под нос: - если не ошибаюсь, 58. Ох, ты! Сколько пролетело лет, теперь уже можно было бы и, не работая, на пенсию пожить, но вряд ли отсюда выйдешь - Бутырка же это. Не видать тебе, Тонька, пенсионного отдыха как своих ушей.

 Повернулась она на свой любимый правый бок и не заметила, как оказалась во сне. И вот ей снится, как бывало, лежит она в чистой постели, на мягкой кровати своей однокомнатной квартиры общежития НКВД. Как хорошо вокруг, красивая одежда, большое трюмо, в котором она постоянно сверяла свою внешность с отражением в зеркале. На стенке у кровати вперемежку между собой наклеены свои и чужие фотографии, свои - ничуть не хуже знаменитых артисток. Тут же у шкафа видное место занимают её любимые хромовые сапожки, которые она по случаю и без случая одевала, чтобы полюбоваться ими на своих красивых ножках. Только пригнулась, чтобы взять их, как лязг дверной задвижки камерных дверей разбудил её.

 - Гинзбург, к следователю! - громким голосом объявила надзирательница.

 Вот те и на, не успела, как следует уснуть, а тебя уже разбудили.

 - Тюрьма, дорогая, не родной дом, тут, что скажут, то и делать будешь, и время не выбирают, - спокойно сказала посыльная надзирательница.

 - Уже иду.

 Антонина, не торопясь, поднялась со спального ложа и пошла впереди надзирательницы туда, куда было велено следовать. Когда Тоня была ученицей в СИЗО и ходила везде с Клавой, наставницей своей, та всё рассказывала, показывала, да говорила, где что находится и как что делать нужно. Больше всего не нравилось Антонине заходить в расстрельную комнату, где пахло человеческой кровью; долго не могла привыкнуть к этому запаху, но со временем он перестал претить ей…

 Прошло долгих 33 года после войны. Макарова тщательно следила за каждым своим словам и даже мыслью, чтобы когда-нибудь не оговориться и не рассказать какой-либо секретный эпизод из своей прошлой жизни в клеточку.

 А там, в Москве, в Центральном Архиве КГБ спокойно лежало на полке её дело: “Садистка”; таких незаконченных политических  дел под грифом секретно было много. Лежать бы и этому неизвестно сколько ещё, может, и до самой смерти Антонины Гинзбург, однако этого не случилось. В органах госбезопасности спокойной жизни не бывает, там постоянно идут всевозможные подвижки. В 1967 году должность Председателя КГБ при Совете Министров СССР возглавил Андропов, который укрепил госбезопасность районными отделами КГБ. В 1978-м само КГБ не без его стараний стало не при Совете Министров СССР, а самостоятельным Комитетом Государственной Безопасности СССР. В это время кому-то из комиссии, просматривающей документы архива, и попалось на глаза дело “Садистка”, которому и был дан ход…

 Макаровой, между прочим, за столь длительный период времени всё осточертело, и хотелось бы перед кем-нибудь выговориться, но перед кем, она не знала? Может, перед следователем? Но для этого нужно будет нарушить клятву верности товарищу Сталину, Коммунистической партии и родному НКВД, которую давала при окончании курсов надзирателей. «Вот возьму и расскажу сегодня следователю обо всём, что мучает мою душу, или нет, лучше напишу письмо в ЦК КПСС. Ведь годы прошли, давно нет Сталина, Берия расстрелян, НКВД дважды переименовано: сначала в МГБ, а затем в КГБ», - с такими мыслями вошла Макарова в кабинет следователя.

 - Ну, здравствуй, гражданка Макарова, вот ты какая, а я представлял тебя старой женщиной, убитой горем. Наверное, не совсем плохо прошли на воле послевоенные годы.

 - Жаловаться не могу, зато предвоенные и военные годы лучше не вспоминать - как я осталась жива, одному богу известно.

 - А мне они больше всего и нужны. Ладно, ближе к делу. Следствие буду вести я, Фамилия моя Андреев, - и добавил: - гражданин Андреев. Время ограничено, начнем допрос прямо сейчас с анкеты арестованной. Фамилия?

 - Девичья, по мужу, или по легенде? – спросила Антонина.

 - По легенде, – сказал следователь.

 - Тогда Макарова.

 На следующие вопросы подследственная отвечала, не задумываясь, быстро. Работа пошла в темпе. Следователь едва успевал за ней вести протокол.

 - В 1938 году я, Макарова Антонина Макаровна, по протекции Мефистофеля поступила на работу в СИЗО Бутырки, где, как вы знаете, сидельцы долго не задерживались. Хочется думать, что и я здесь в теперешнее время не засижусь.

 Антонина слегка улыбнулась, подняла голову, посмотрела на пожилого, гладко выбритого следователя и повела рассказ о своей работе в органах НКВД.

 - До конца года числилась в штате вольнонаёмной уборщицей, зарплата хорошая, такое вознаграждение за работу в няньках не платят. Дисциплинарный устав был строгим, всякие отлучки - только с разрешения старшей надзирательницы Клавы. Исключением являлся Мефис. Он мог забирать меня, сообщая Клаве, что это для неотложных дел, на неопределённое время. Работы хватало обеим. 1937-38 годы были урожайными на врагов народа, которые росли, словно грибы после дождя. Немного легче стало в начале 1939-го, и меня направили на курсы младших сотрудников НКВД. Обстановка в мире стала напряжённой, грозовые тучи над мирным небом страны сгустились. В воздухе запахло войной. Курсы мне понравились, аккуратно вела конспекты, чтобы не упустить главное. К сожалению, кончать курсы мне пришлось по вечерам, так как открылись женские курсы пулемётчиц. Зная в отряде мою любовь к пулемёту, меня направили туда учиться. Да, это была моя заветная мечта после просмотра в детстве кинофильма “Чапаев”, а Анка-пулемётчица стала моим кумиром. Эпизод, в котором она косила с “максима” белогвардейские цепи, был моей мечтой работать так, как она. Материальную часть пулемёта сдала на круглую пятёрку. Разбирала, собирала и чистила за считанные минуты, за что получила от командира благодарность.

 Практика проходила на расстрельном полигоне НКВД, за высоким забором. Сначала стреляли по чучелам в человеческий рост. Со временем перешли на живой материал – людей, которые стояли в ряд с завязанными руками лицом к яме-траншее. Кроме пулемёта нас обучали пользоваться личным оружием системы “наган”. Носила его на портупее, чтобы не оттягивал вниз поясной ремень. О, это была моя гордость, дурашка, не понимала, что им на практике придётся стрелять в людей. Успокаивало только то, что это будут плохие люди - враги народа. Чем больше убьёшь, - говорил инструктор, - тем сильнее будет Советская власть. Здесь, на полигоне, я впервые увидела, как живые люди превращаются в мертвецов. Это совсем не то, что в кино. Работа ведь ручная - стоишь ты немного позади от жертвы, чуть слева, слышишь дыхание жертвы почему-то прерывистое, нажимаешь курок, дыхание прекращается, и уже вместо человека в яме лежит труп. Первый расстрел в моей практике запомнился на всю жизнь. Тогда почудилось мне, что в яме лежит мой папа, я пошатнулась, голова пошла кругом вот-вот упаду, но устояла, только из глаз потекли слёзы. В таких случаях начинается истерика, а у некоторых даже помешательство ума. Я перенесла без последствий, кто-то, стоящий рядом, протянул мне кружку с водкой, я отвела её в сторону. Знала, как с помощью этой вонючей жидкости, под видом успокоения, можно подавить человеческую волю, и заставить себя делать то, что трезвому человеку совсем не присуще. Правда, потом привыкла, сама черпала из ведра, пила как воду, но после смены. Работа наша начиналась с утра. До позднего вечера охранники или, как их ещё называли, стрелки дежурили посменно круглосуточно. Расстрельная команда имела ненормированный рабочий день, по мере поступления осужденных к ВМН - расстрелу. Весь процесс был разбит на операции. Стрелки связывали руки проволокой или тонкой верёвкой, подводили к расстрельной яме, ставили на колени, палачи из расстрельной команды приводили приговор в исполнение. Убивали одной пулей в затылок, наискосок к глазу, чтобы кровь из ранки брызнула в сторону от палача. Запачкаться боялись!

 С палачами подчас был дефицит. Отбор проходил жёсткий, нужны были устойчивая психика, профессиональные навыки, скрытность работы (иногда даже жёны не знали, где работают их мужья), преданность своему делу. Несмотря на жёсткий отбор, многие долго не работали. У одних не выдерживали нервы и они сходили с ума, другие срывались на работе, делали то, что было не положено по Уставу, таких увольняли или даже расстреливали. Водка и одеколон для расстрельной команды входили в обиход как спецсредства. Обычно в бытовой комнате всегда стояли водка в ведре и одеколон в больших бутылках. Пили в основном все, кто перед работой, кто после неё, а кто бегал и во время неё. После работы расстрельная команда мылась под душем, обтиралась одеколоном, одевалась в чистую одежду и, выпив на дорогу спиртного, шла домой. Никто из окружающих незнакомых людей не мог и заподозрить, откуда идёт эта бравая команда.

 Только бродячие псы, своим собачьим чутьём унюхав запах крови, поджимали хвосты и, оглядываясь на виновников их беспокойства, подвывая, лаяли…

 …Ход допроса Антонина после прокручивала в голове, лежа на нарах. И уже не помнила, рассказывала такое следователю, или всего лишь думает о том в настоящее время…

 Были и трезвенники. Одним из таких оставался долгие годы при исполнении Государственного долга Блохин. Больше всех проработал он в органах, начиная с рядового ОГПУ-НКВД-МГБ, дослужился до генерал-майора. Вот он-то на работе водки не пил, вместо неё, приходя на работу и после неё, пил только свежезаваренный чай. Работал в спецодежде: на голове картуз, на руках краги, спереди длинный прорезиненный халат по щиколотки ног. Стрелял в жертву только со связанными руками, в затылок наискосок, к глазу. Того же требовал от подчинённых. Расстрельная команда ходила в фаворе, по праздникам им выдавали денежные премии, ценные вещи: патефоны, велосипеды, отрезы на платья жёнам и другое.

 Блохину доверяли ответственные расстрелы. Им были казнены Тухачевский, Якир, Ежов, журналист Кольцов, писатель Бабель, режиссёр Мейерхольд и другие. Послужной список был велик. Он руководил расстрелом поляков в Катыни. По утрам сам лично привозил в чемодане “вальтеры”, закупленные у немцев после Первой мировой войны. Они меньше ломались и были удобнее наших «наганов» в работе. Блохин пережил многих сослуживцев. После Сталина был разжалован, но вскоре восстановлен в наградах и похоронен в 1955-м на Новодевичьем кладбище со всеми почестями…

 Конец допроса помнится хорошо, почти дословно:

  - В начале 1939-го по окончании пулемётных курсов мне вынесли благодарность и дали денежную премию в сумме 150 рублей. На работу определили в расстрельную команду. “Максим” мой из-за отсутствия групповых расстрелов стоял на приколе. Время от времени занималась его профилактикой и принимала участие в единичных расстрелах преступников.

 - На этом сегодня, пожалуй, закончим, - сказал следователь и позвонил на вахту. - Товарищ дежурный, проведите подозреваемую на место, я кончил.

 Незамедлительно в кабинет вошёл милиционер и провёл Макарову в её камеру. Антонина, окинув взглядом каменные стены, посмотрела намётанным глазом вокруг и, не заметив нигде ничего подозрительного, прилегла на нары, чтобы в прохладной тишине летнего дня дать отдохнуть усталой голове. Мечта об отдыхе головы не получилась. Мысли о следующем допросе не давали ей покоя. И она стала думать, о чём будет говорить.

Стоит ли говорить, что расстреливали в одном месте, а затем грузили на машину по 25-30 трупов и везли для захоронения (прятать) в другие места.

 1 сентября 1939 года Германия по сговору с Советским Союзом перешла границу Польши и победоносно двинулась на восток к линии раздела Польши по реке Буг. 17 сентября Советский Союз под предлогом освобождения братских народов Украины и Беларуси перешёл польскую границу и развернул наступление по всему фронту. Армада Вооружённых сил СССР, не встречая значимого сопротивления, двинулась на встречу с вермахтом. В Бресте была сверена новая граница по картам и в натуре, после чего состоялся совместный парад победы над буржуазной Польшей. Территория на восток от Буга оказалась под юрисдикцией Беларуси и Украины, а польская армия - в плену у СССР. На границу был повешен огромный символический замок, что означало: советская страна крепка как никогда, и врагу не гулять по республикам нашим!

 В скором времени польские офицеры превратились из пленных в заключенных и вместе с полицейскими и гражданскими служащими буржуазной Польши оказались в тюрьмах и концлагерях Советского Союза. Их было много по стране Советов, нужно было что-то с ними делать, и выход был найден.

 3 марта 1940 года Берия по согласованию со Сталиным направил в ЦК ВКП(б) обращение “О перезагрузке концлагерей”. 5 марта 1940 года члены Политбюро в составе Сталина, Ворошилова, Молотова, Микояна рассмотрели этот вопрос в особом порядке. Все польские заключенные в количестве 25700 человек, в том числе 11 тысяч на Украине и в Беларуси, были приговорены к ВМН - расстрелу. “За” голосовали персонально присутствующие в зале, а также члены Политбюро Калинин и Каганович, находящиеся в командировках, голосовали по телефону. Исполнение данного постановления было возложено на НКВД и поручено лично Берию. В течение месяца в верхах НКВД разрабатывался план под кодовым названием “Операция по разгрузке лагерей”. Для удобства работы сотрудникам НКВД польских офицеров, приговорённых к расстрелу, разместили в трёх лагерях: Козельский - в районе железнодорожной станции Гнёздово, откуда на машинах везли в Катынь за 14 километров на запад от Смоленска и расстреливали из пистолетов “вальтер” прямо в яму; Осташковский - расстреливали в тюрьме города Калинин, трупы везли к населённому пункту Медное, где частично у этой же деревни и хоронили, а частично развозили по другим местам для сокрытия захоронений;

Старобельский - расстреливали в тюрьме Харькова и развозили по области, заметая следы преступления.

 При возможности для ускорения дела производились расстрелы из пулемёта. Предположительно, строчила из него обученная на пулемётных курсах НКВД Макарова. Трупы из некоторых расстрельных полигонов вывозили на поезде подальше от мест расстрела, возможно к беларусскому городу Лепелю. Там к тому времени были выкопаны грабарями большие и глубокие карьеры. Песком из них отсыпали насыпь вновь строящейся железной дороги Полоцк - Лепель, а пустые ямы была возможность заполнять трупами польских офицеров. Условия для этого были вполне подходящими. Место находилось от города Лепеля на расстоянии трёх-четырёх километров, а от железной дороги Орша - Лепель, построенной в 1925 году, в двух-трёх километрах. Рядом через реку Уллу уже был возведён подвесной железнодорожный мост, охраняемый вооружённым милиционером. Поскольку строительство железных дорог как приграничных велось под контролем НКВД, то люди здесь встречались редко, и посторонних глаз практически не было. Ручные работы по погрузке и разгрузке трупов с вагонов на машину, а потом в карьер, могли осуществлять польские заключённые, которые жили в товарном вагоне в тупике станции Лепель. Свидетелем того, что там были поляки, стала Флорентина Фёдоровна, мама рассказчика этой трагедии, которая хорошо знала польский язык.

 За железнодорожным тупиком у деревни Забоенье был общественный огород рабочих стройзавода. Тёплым утром в начале июня 1940 года мать пошла на работу пораньше через тупик, чтобы посмотреть на всходы раннего картофеля. Всё радовало глаз: и ранние всходы, и яркое солнце в небесах, и трезвон жаворонка в лазурном небе. Но тут послышались из закрытого на замок вагона тихие человеческие голоса на польском языке. Вели разговор между собой Стасик и Болик, как они называли сами себя. Шёл 1940 год, и подслушивать, о чём речь, мать побоялась - не то время, да и зачем ей, жене врага народа, навлекать на себя подозрение в заинтересованности какими-то разговорами на чужом языке. В те времена говорили, что каждый кустик имеет глаза и уши. Мать посмотрела вокруг, никого нигде нет, и, опустив голову, с тяжёлыми мыслями на душе заспешила на работу, чтобы до гудка придти на стройзавод и приступить к работе.

 Перед оккупацией Лепеля строительные работы на дороге были остановлены, карьеры засыпаны, откосы поросли травой, как и профиль дороги, подготовленный к укладке шпал и рельсов, новый деревянный железнодорожный Баневский мост через Уллу сожжён.

 1943 год. Во время пребывания в Лепеле армии Каминского (РОНА) совершались расстрелы партизан. Расстрельная яма четыре на пять метров была вырыта за Синим болотом, перед польскими захоронениями по правой стороне дороги Минск – Витебск. От дороги до ямы через ольшаник шла натоптанная тропа длиной пять – семь метров. Сюда привозили из Лепельской тюрьмы на расстрел по два-три человека в крытой брезентом машине. Расстреливали их на доске над ямой. Видели эту яму и убитых людей в ней многие горожане, особенно подростки–пастушки Замковский Лёня, Корнилович Вася, Сильванович Петя и я, рассказчик.

 После освобождения Лепеля об этом злодеянии было сообщено в соответствующие органы, однако положительного действия не последовало - могила якобы борцов за Советскую власть оставалась неогороженной и без памятника. Вместо этого через лет 50-60 в книжке “Память. Лепельский район» появилась копия акта о злодеяниях оккупантов в этих местах в годы войны:

Акт

 О преступлениях немецко-фашистских оккупантов и их помощников по г. Лепелю и Лепельскому району. ... 2) Комиссией обнаружены места массовых расстрелов:... б) За г. Лепель по правой стороне дороги, идущей из г. Лепеля в г. Полоцк, метрах в пяти от дороги обнаружено четыре ямы длиной 10 метров, шириной по четыре метра и глубиной до 9 метров. Комиссией установлено, что в каждой яме похоронено более 100 человек, кроме того, обнаружена яма, где зарыто более 450 советских граждан. При вскрытии ям обнаружено, что производились расстрелы полуголых граждан, которые иссечены пулями. Личностей установить не удалось из-за сильного разложения. Чтобы скрыть от населения следы своих преступлений, фашистские палачи на места расстрела привозили граждан в закрытых машинах, в большинстве случаев вечером и ночью... П. П. Председатель комиссии (Панов), (Волков), (Киселёв). Члены (Атрашкевич), (Устинов), (Сальников).

C подлинным верно: Ст. оперуполномоченный Лепельского ГО НКГБ капитан (Пантюшенко). Государственный архив Витебской обл. Ф. 2088,Воп. 2.сп.3Л.178.179. 188».

 Замечания по акту.

 1) Нет шапки, акт начинается со второго абзаца, нет даты составления акта. Это даёт возможность интерпретировать текст.

 2) В 1945году 8 августа был объявлен Нюрнбергский суд над фашистской Германией, который должен был начаться 20 ноября того же года. К этому времени нужно было представить ущерб людской и материальный в т. ч. по Лепельскому району.

 3) Вот тут-то, я думаю, и появился вместо акта 1940 года “О захоронении польских офицеров” новый акт от 1945 года “О вскрытии 5 расстрельных ям с советскими людьми”, где было зарыто 850 трупов, голых, иссеченных пулями, кстати, иссечь пулями можно было из пулемёта «максим», который был в распоряжении Антонины Макаровой после окончания пулемётных курсов НКВД. Работ по вскрытию ям и подсчёту трупов, никто из местных жителей не видел и не слышал. Место захоронения в последующем не было даже ограждено. Не была ограждена и шестая могила явно с нашими людьми, которых на самом деле расстреляли народники. Были этого и свидетели - пастушки, а после войны они же сообщили об этом в соответствующие органы, но из-за злосчастных поляков могила эта осталась скрытой.

 4) Фашисты возили трупы ночью в закрытых машинах (акт)… Да чепуха на постном масле. Больше подходит предположение, что это были НКВДисты, скрывающие свои злодеяния по ночам, но не фашисты, которые ночью боялись партизан как чёрт ладана и всякие расстрелы совершали днём.

 5) Предположительно, акт о злодеяниях оккупантов был состряпан и подписан в тиши райкома партии или райисполкома по типу довоенной тройки: Панов, Волков, Киселёв. Члены комиссии: Атрашкевич - партизан, работник райисполкома; Устинов Павел Михайлович - уважаемый директор беларусской школы, бывший партизан; Сальников – главный врач психоневрологической больницы. Места работы указаны автором.

 6) Находка мест как бы достоверной казни советских граждан, вскрытие могил и установление в них  количества трупов численностью 950 человек (акт) не могло остаться в забвении, без  мемориала на этом месте, или хотя бы памятника, что вызывает сомнение в достоверности там расстрелянных советских граждан. Лишь местные энтузиасты догадались водрузить на месте расстрела обычный крест.

 Поскольку Беларусь не сообщила места захоронений, как это сделала Россия и Украина, то всё остаётся скрытым, как в Глубокском районе той же Витебской области, где нашли случайно в 2000-е годы на территории церкви Рождества Богородицы расстрельную яму, сообщили в прокуратуру, спросили, что дальше делать? Последовал ответ: закопать и ждать соответствующего распоряжения.

 Ждут в Глубоком. Ждут в Лепеле.

 И, как видно, будут ждать вечно.

2017 год.

Продолжение здесь.