460. ЗАБОЛОТЬЕ: ВОЙНА, БЛОКАДА - ЛИХОЛЕТЬЕ. Полонский Анатолий

Сведения об авторе смотреть здесь.

 …Моя «малая родина», деревня Заболотье Пышнянского сельсовета Лепельского района, находилась на юго-западной границе партизанской зоны. Именно на границе зоны. В деревне стоял чужой гарнизон – как бы сейчас сказали: «блок-пост». Когда пришли немцы, в типовом здании довоенной школы поместили свой гарнизон. Вокруг, по периметру, вырыли траншеи, окопы и гнёзда для пулеметов. На верхотуре недалёкой от школы церквушки оборудовали наблюдательный пункт. Естественно, время  от времени партизаны обстреливали вражеский «блок-пост».

 Первой сгорела церковь. В ее стены впились партизанские зажигательные пули, уничтожив тем самым наблюдательный пункт.

 Деревня вытянулась вдоль единственной, километра в два, улице. На другом краю стояла хата родителей Михаила Степановича Кубаря, сельчанина довоенных годов рождения. К хате примыкал сад, а к саду - лес. И между садом и лесом, возле колодца, еще до войны построили баньку.

 - В этой баньке постоянно мылись партизаны,- говорил Михаил Степанович.

 И это было правдой. На дальний край деревни вражеский патруль, стало быть, наведывался не часто.А всего метрах в двухстах от чужого гарнизона бабушка Николая Дудо пекла хлеб для партиазн. Николай Иосифович давно живет в Минске, кандидат технических наук. Он лет тридцать назад показывал мне скамейку в хате – широкую “лаву” напротив печи, на котрую складывала бабушка готовые буханки хлба. И Михаил Кубарь, и Николай Дудо – “дети войны” - постарше меня и помнили подробности из военной жизни деревни.

 Так или иначае деревня помогала партизанам. В отрядах народных мстителей были и её жители. Конечно же, партизаны чувствовали себя здесь, на тревожной границе зоны, все-таки более уверенно, чем захватчики. Своя земля. Вражеский гарнизон не мог рассчитывать на быструю помощь: до районного центра Лепель прямых дорог не было, вели узкие тропинки по заболоченной местности.

 Личный состав гарнизона постоянно менялся. Причём, в большинстве своем он состоял из немцев. Хотя были и полицейские, и «народники». Так в деревне называли прислужников немцев, имея в виду, скорее всего, так называемую «армию» предателя Каминского.

 Забалотье... А недалеко, через лес - деревни Осьё, Пунищи, Кривцы, Слободка… Название деревни Слободка – на мемориальных плитах Хатыни. Она была сожжена вместе с жителями. В одном из справочников последнего времени прочитал, что были сожжены и соседние деревни. Они, как и мое Заболотье, находились или на границе партизанской зоны, или прямо в ней. Когда весной 1944 –го окккупанты начали операцию по унитчожению партизан, всё здесь было охвачено огнем, горем. Население бросилось в леса, под защиту этих лесов и партизан. Война осталась в памяти тех односельчан, кто пережил ее.

 Вот воспомиания моей мамы, тогда семнадцатилетней девушки из пышнянской деревни Заболотье. Воспоминания, скорее всего, об осени 1941-го года, трагической осени Лепельского еврейского гетто.

 - Однажды вечером в нашу хату пришли двое: мальчик лет десяти и пятилетняя девочка. Они были напуганы, плакали. Мы поняли – это дети из семьи лепельских евреев. Их родители или в гетто, или, скорее всего, их уже нет в живых. Как деткам удалось спастись? Как они выбрали нашу хату? Мальчик рассказал, что бежали из Лепеля по болотной тропинке, и она случайно привела в нашу хату. Мы покормили детей чем могли, уложили спать на печи. Потом к нам зашла соседка. Дети сидели на печи тихо, не шелохнувшись. Боялись всех. Оставлять их было опасно: наша изба находилась в минуте ходьбы до школы, где обосновался гарнизон. Вечером следующего дня, завязав в узелок нехитрой снеди, завели деток в лес и показали дорогу на Пунище и Осьё. В этих деревнях, в трёх-четырёх километрах напрямик от Заболотья, были партизаны… Потом рассказывали, что мальчик стал помогать партизанам, был у них вроде «сына полка». Дальнейшая судьбы этих детей неизвестна…

 Между тем, вражеский гарнизон жил в постоянной тревоге. В сотне-другой метров от его окопов, траншей, пулеметных точек – лес, а там - партизаны. Однажды под утро (скорее всего, это был 1944 год, весна, начало блокады) они открыли огонь из всех видов оружия в сторону леса. Стреляли и зажигательными пулями. Некоторые деревенские избы загорелись. Вспыхнули хозяйские постройки. Тушить сразу несколько пожаров было делом бесполезным. Вот воспоминания мамы:

 - Бросились спасать скотину, у кого была. Соседи пытались вывести из горящего хлева корову. Но так и не удалось: она боялась выходить в дверь, открытую в сторону пожаров и стрельбы. Животному казалось, что в хлеву безопаснее. А между тем, по шерсти теленочка уже бежал огонь. Корова слизывала его языком. Хватило сил спасти теленочка, силой вывести его,  обгоревшего… И, хотя наша хатку огонь не затронул, мы всё же вывели из хлева корову и решили уйти из деревни, из опасного соседства с гарнизонам. Но, куда идти? Понятное дело, к своим, в партизанскую зону, под защиту партизан…

 Конечно же, мама, как и сотни других мирных жителей, не знала, что началась широкомасштабная наступательная операция «Весенний праздник» против партизан, что на этом «Весеннем празднике» погибнут тысячи людей. Блокада…

 - Мы с моей мамой, твоей бабушкой, шли со многими такими же беженцами. Некоторые, как и мы, вели с собой коров: единственное спасение от голода. А деревеньки, до которых мы добирались через лес и болото, или были сожжены, как наше Заболотье, или вели бой с врагом.

 Мама называет деревни по пути своего горестного бегства и, словно на карте, видит, как сжимается кольцо вражеского окружения вокруг Полоцко-Лепельской партизанской зоны…

 - Да, горело Казимирово, горело Церковище, Будники, бомбили Малые и Большие Дольцы, шли через Звоню, Замошье, пылали леса по берегам речки Ушачи, - это рассказ моей мамы. – Осколками снаряда была убита наша корова. В суматохе мы с мамой потеряли друг друга. Обессиленная, я зашла в какую-то деревню. Она была абсолютно без жителей. Встретила такую же девушку, свою сверстницу. Мы зашли в пустующую холодную хату с выбитыми стеклами, спрятались за печку и уснули. Сил больше не было. Проснулись от немецкой речи. Перед нами стоял чужой солдат с автоматом. «Ком», - скомандовал он. Нас привели на какой-то луг. Там были сотни таких же согнанных и напуганных гражданских людей. Что с нами будет? Но тут начался обстрел, и охранникам явно стало не до нас. Мы разбежались. И опять плутали по разорённым селам, часто по пепелищам. А спустя несколько недель возвратились в своё родное Заболотье. Немецкого гарнизона там уже не было. Хата наша, в отличие от многих других, чудом уцелела. Она приютила на время и нас, и погорельцев-соседей. А затем нам сказали, что в соседней, ближней к Лепелю деревне Матюшина Стена, уже наши! И в Лепеле – наши! В Матюшине каким-то образом оказалось стадо коров, собранное захватчиками, но не вывезенное в Германию. Так мы, как и другие, разжились коровой. Позже  добрые люди дали маленького поросеночка.

 Так пришло лето освобождения. И хотя единственной едой были пирожки из гнилой картошки да крапива — выручало молоко. Так  и выжили. Потом мама закончила Лепельское педучилище и вскоре после освобождения стала преподавать в начальных классах деревенских школ. Учила детей войны, детей из деревушек Полоцко-Лепельской партизанской зоны.

 Прошли годы. Во времена начала перестройки Горбачев разрешил гражданам СССР свободный выезд за границу. И мы поехали прямо  в ФРГ, через Польшу, ГДР. Это был июнь – самые длинные дни года. На легковом автомобиле 500 и даже 1000 километров в день по хорошей дороге – это не расстояние. Уже в ГДР, в нашей части Берлина, мама почувствовала беспокойство:

 - Ну, зачем мы сюда поехали? Дома лучше…

 Оказывается, причиной беспокойства мамы стала окружавшая ее немецкая речь. И в музее Потсдама, и на улицах Берлина, а затем и на улицах тогдашней столицы ФРГ – города Бонна, тревогу вызывал чужой язык. Тот, немецкий язык, который много лет назад звучал из уст оккупантов, из уст того молодого  солдата Вермахта, что открыл дверь в хату, где спали утомленные беженцы.

 - Здесь все чужое, поедем домой.

 Так досрочно и завершилась наша поездка в Германию…

Написано в 2017 году.