489. ГОВОРИТЬ ПРАВДУ В СОВЕТСКОМ СУДЕ. Прусская (Калитухо) Анна

 Родилась в 1898 году в деревне Свяда Лепельского района. Замуж вышла на хутор Ляды. После раскулачивания в 1937 году вместе с семьёй переехала в деревню Гадивля. Работала в колхозе. Умерла в 1987 году.

 В Свяде у меня была фамилия Калитухо - самая красивая в мире. Замуж вышла на хутор Ляды за Илью Прусского. После раскулачивания нас в 1937 году вынуждены были поставить хату в Гадивле. Работать с мужем пошли в колхоз, поскольку иного выхода для существования не было. После коллективизации так сделали все, за исключением гадивлянки Анны Мильчаниной. После того, как в 1937 году её мужа навсегда увёз «чёрный воронок», она наотрез отказалась работать в колхозе. Из принципа, от ненависти к советской власти. Её не трогали, поскольку семья была нищей. Так всю жизнь и прожила безработной, питаясь дарами природы и сдачей их заготовителям. А когда состарилась, дочь взяла мать на иждивение.

 Вскоре после переселения в Гадивлю случилось мне идти бруком - так назывались мощённые камнем подходы к мосту через Эсу на Борисовском большаке. Справа и слева простирались вспаханные колхозом заливные луга. Светило солнце. Я задумалась над жизнью. До чего невыносимой она стала. Когда жили на хуторе, всего своего хватало не только для прокорма, но и на продажу. Могли купить себе одежду, обувку, украшения, орудия труда. А после конфискации нашего хозяйства жизнь перевернулась вверх дном. В колхоз на работу ходить заставляли. За неё платили общественным зерном после выполнения госпоставок государству. Подачки той не хватало даже на скудное пропитание до конца зимы, не говоря о создании семенного запаса. Как выжить, непонятно. Хоть бы голытьба не издевалась над колхозниками. А то объявили себя активистами те, кто до коллективизации активно лишь лодырничал, и издеваются над трудовым людом. Проходу не дают, кулаками обзывают…

 Дочку мою Нину советская власть инвалидом первой группы по психическому расстройству сделала. Только власть виню за это. Судите сами. Семьи тогда имели по многу детей. У меня с Ильёй их было четверо, что считалось мало. Поэтому, чтобы освободить трудоспособных женщин от ухода за детьми, власть придумала колхозные ясли. Глядя на других, и я сдала в них Нину.

 Замысел вроде бы неплохой. Может я его и хвалила бы до сего времени, если бы по недосмотру няни Нина не упала с печи в дежку для замеса теста.

 Вначале девочка совсем потеряла дар речи, беспрестанно кричала. Со временем начала успокаиваться, стала выдумывать собственные слова, поскольку общеизвестные понимала, но не могла произнести. Например, вместо слова «мама» произносила «ляпа». До сего времени, хоть речь значительно и нормализовалась, разговаривает витиевато, окольными фразами. Слово «нож» у неё не получается, зато легко его заменяет нагромождением слов: «тот, что хлеб режет»…

 Мысли мои прервала возня в нескольких сотнях метров от большака. Два мужика пинали третьего ногами, садились на него и, сидя, подскакивали, будто старались втоптать бедолагу в пашню. Всех узнала. Гадивлянца Стася били колхозный бригадир Витька и активист из Велевщины Попончик.

 Присутствие Попончика привело меня в ужас, и я, уперев взгляд в землю, скорыми шагами пошла в Гадивлю. Думала, что, если вдруг буду кем-то обнаруженной, таким образом создам видимость непричастности к действиям колхозного начальства. Мол, ничего не видела, поэтому ничего не знаю.

 Дома обо всём рассказала Илье. Он пришёл в ужас. Приказал мне никому ни слова не рассказывать о том, что видела. А испугало нас обоих участие Попончика в избиении Стася. Дело в том, что раскулачивать нас в Ляды зарвались советские начальники вместе с представителями бедноты, так называемыми активистами. Среди последних был Попончик, житель соседней Велевщины. Хозяйственные постройки и хаты, наши и брата Ильи - Петра Прусского, вывезли на нужды колхоза, коров и свиней отобрали, а нам приказали строиться заново в Гадивле. Впоследствии в Велевщине мы в якобы построенной хате Попончика узнали свою пуню. Поэтому, в нашем понимании, вторая встреча с Попончиком предвещала беду…

 На следующий день по Гадивле поползли слухи, что Стась избил бригадира Витьку и активиста Попончика. Как могло такое быть, если Мишка в кровоподтёках валяется на полатях и самостоятельно передвигаться не может, а Витька с Попончикам пьянствуют, как ни в чём не бывало. Меня так и подмывало сказать, что не так всё было, а наоборот, Стася избила советская власть. Но я, помня наказ Ильи, сдержалась, не выдала себя. Помешал мне рассказать правду страшный образ Попончика.

 Прошло какое-то время. Приносит мне на колхозное поле секретарь сельсовета повестку в районный суд. Приглашают в качестве свидетеля по делу об избиении колхозником Стасем колхозных бригадира и активиста.

 Я читать не умела. Повестку для меня прочитал секретарь. Начала я причитать, что ничего не видела, ничего не знаю. А он говорит, что это не его дело, а за неявку засудят меня самую.

 Два десятка километров протопала я от Гадивли до Лепеля. Нашла суд. Сказали сидеть на коридоре и ждать вызова. Вызвали.

 Поставили к стойке. Судья приказал говорить только правду, иначе меня засудят. После такого запугивания я позабыла всё, что приготовилась говорить. Ответы на вопросы из меня исходили автоматически. Спрашивают, видела ли я, как Стась избивал Витьку с Попончиком. Неведомая сила вместе с подтверждением действия изрекает из меня поправку, что только не Стась избивал начальников, а они его. Судья вскакивает, как будто его снизу шилом укололи.

 - Как? - кричит. - Всё же наоборот было!

 - Да нет, - спокойно противоречу. - Это Витька с Попончиком били Стася ногами, а потом сели на него и, подпрыгивая, в землю втаптывали.

 - Вы - враг советской власти! - заорал судья. - Лжесвидетельствуете! Вон отсюда.

 В мгновение ока я улетучилась. Оглянулась только на улице. Нет погони. Почему? Ведь меня должны арестовать за лжесвидетельство, как сказал судья. Он, понятное дело, поверил Витьке с Попончиком, а не мне со Стасем. Ворон ворону глаз не клюёт.

 Никто меня не арестовал. До дома все двадцать километров только и думала об ответственности, которая должна неминуемо наступить за свидетельство против советской власти. А дома жары поддал Илья - зачем сказала правду, которая никому не нужна. Стась нам за обман ничего не сделал бы, а бригадир с активистом за правду обязательно отомстят. Суши, Ганна, сухари…

 Я и вправду взялась сушить сухари. Стась в Гадивле больше не объявлялся - посадили на шесть лет за избиение советской власти. А за мной всё не приходят да не приходят. И Попончик с Витькой не мстят. В конце концов мы решили, что на приговор моё «лжесвидетельство» не повлияло, и его пропустили мимо ушей.

 Когда всё успокоилось, и мы поняли, что отвечать мне не придётся, муж долго подкалывал меня, приклеив кличку Правдолюбка.

Записано в 1986 году.