494. ЗА УБИЕННОГО ОТЦА ДАЛИ 100 РУБЛЕЙ. Стельмах (Телица) Ефросинья

 Родилась в 1924 году в деревне Барсуки. Работала в колхозе. Живёт в Старом Лядно.

 После коллективизации все должны были работать в колхозе. Кто не хотел, того раскулачивали. Стал колхозником и мой папа, Карл Телица, а в действительности – Кароль. Выполнял всякие работы. Про таких говорят: старший, куда пошлют.

 Папа гнался, наверное, за сыном, помощником по хозяйству, ведь тогда ещё не было коллективизации и было своё хозяйство, а получались мы, дочки: Аделя, я, Анюта, Ядя. Нас папа с мамой любили, мы дружили между собой. В общем, жили в мире и согласии, как стандартно писаки всех мастей любят выражаться о дружных семьях.

 Ранним утром 1936 года в дверь застучали несколько кулаков. В хату вошли два человека в форме НКВД, которой уже боялось абсолютно всё население деревень. Двое энкэвэдистов остались дежурить под окнами – вдруг кто через них попробует убегать.

 Несмотря на раннее время, папа уже собирался колхозничать. Понял всё с первого взгляда, поскольку знал, как с концами уводили его братьев. Но деваться было некогда. Вздохнул горемычно, поцеловался с мамой, нас по разу чмокнул и сказал:

 - Кто за вас, дочушки, заступится? Кто вас прокормит?

 Люди в страшной форме начали переворачивать всё вверх дном. Ничего ценного или компрометирующего не нашли. Видимо, для отчёта положили в планшет папины фотографии. Приказали папе выходить. Мама набросила на него старый тулуп.

 Посадили в «чёрный ворон». Тронулись. Мы долго бежали за ужасной машиной. Кричали. Плакали. Но никто нам помочь не мог, да и лишь лес был вокруг.

 Посадили папу в Лепельскую тюрьму. Мы за два десятка километров носили ему передачи. Однажды старшей сестре удалось увидеть отца. Сидел он понурый, всё время молчал. Отворачивался, чтобы не показать избитое лицо. Уже потом свидетели рассказывали, что его сильно били, требую подписать протокол с лживыми обвинениями на себя, будто поддерживал связь с Польшей, в чём обвиняли всех поголовно репрессированных. А какая могла быть связь с Польшей, если все в лаптях ходили? Думали лишь о том, чтобы какой-нибудь продукт для пропитания поиметь.

 Если бы папа подписал обвинение, будто он польский шпион, может и вернулся бы, отсидев присуждённый срок. Во всяком случае, хуже не было бы, поскольку всё равно его больше никогда не увидели. Где расстреляли, не знаем.

 Трудно жилось семье из одних девочек с мамой во главе. Нас презирали не только колхозные власти, но и бедняки-активисты. Они ведь все были лодырями, работать не хотели, потому и бедствовали при единоличном ведении хозяйства, а колхоз им принёс облегчение. Сами при вступлении в него ничего не сдали, поскольку были голы как соколы, а появилась возможность пользоваться обобществлённым добром. Да и работать можно было, спустя рукава – тех, кто агитировал за коллективизацию и критиковал единоличников, советская власть не трогала и всячески поощряла.

 Голодали не только мы, но и все колхозники. В колхозе варили общий суп, однако к нему нужно было иметь свой хлеб. У нас его не было, а садиться за стол лишь с миской баланды, мы стеснялись. Да и пользы от неё было мало: похлёбка из воды, картошки да зерна. То же можно было приготовить самим из подножного корма: щавеля, осоки, ягод, грибов…

 Старались хорошо учиться. Получалось. Однако применить полученные знания детям «врагов народа» было негде – путь к дальнейшему образованию был закрыт. Нас везде презирали, даже те, кто сочувствовал, опасались с нами общаться, чтобы не иметь неприятных последствий. Даже родня в других деревнях нехотя впускала нас к себе, старалась поскорее выдворить из хаты – соседи заявить могут, что привечали отпрысков «врага народа», и самих к таким причислят.

 Младшая Ядя увлекалась музыкой. Играла на гитаре, балалайке, которая тогда была в моде. Пела. Однако развить явный талант возможности не имела.

 Став девушкой, пошла в колхоз – иное место работы даже не рассматривалось, поскольку его просто не было. А молодость требовала всего, а не имелось ничего. Говорят, красавицами были с двоюродной сестрой Лёлей Телица. 

 И не работать было нельзя – накажут, отобрав огород. А это – непобедимый голод.

 Реабилитировали папу лишь в 1989 году после того, как сами написали прошение. Колхоз триста рублей выплатил – по сто на каждую живую дочку «врага народа» Карла Телицы (мама к тому времени умерла).

 До сего времени вижу кошмары про те страшные для жизни годы. Живу у сына с невесткой в Старом Лядно безбедно. Мне отдельную светлую комнату выдели. Сердце успокаивает ухоженный лужок за окном.

  Смотрят за мной, как за дитём, хотя, имея 93 года от роду, самостоятельно держусь на ногах, хорошо слышу, всё помню, читаю без очков, даже сатирические стихи про старость сочиняю. Вот только рук практически не имею – отнял их непосильный колхозный труд. Но всё равно теперешняя жизнь прекрасна. Да мало её осталось.

 Не понимаю тех, кто восхваляет старые времена, мечтает об их возврате. Как можно хотеть возврата той эпохи, когда людей пачками расстреливали? Да если бы мне попался портрет Сталина, я бы ему глаза выколола. И историей никто не интересуется – людям давай возврат к старому образу жизни, и всё желание. А ведь кто этого требует? Те, кто не видел настоящих лишений сталинского времени, ведь мои ровесники, которые пережили самый страшный период истории, давно умерли.

Записано в 2017 году.