13. Ефремова Нина. ВСЕГДА ГОЛОДНАЯ ДЕРЕВНЯ (24)

 Родилась в 1938 году в деревне Демешково Лепельского района. По комсомольской путёвке строила Казахстанскую магнитку. Возвратившись, работала в торговле, совхозе, сберкассе. Живёт в Демешково. 

 Родилась и живу я в Демешково. Но моя историческая родина - деревня Пожарище Сенненского района. Оттуда переселились на Лепельщину мои предки. Позарились на землю, которую здешний пан по какой-то причине заложил в земельный банк, а тот выставил её на продажу. Так сенненские Хаткевичи стали лепельчанами.

Хаткевичи были не единственными переселенцами. Из Пожарища выехало несколько семей. Стали покупателями панской земли и жители могилёвской деревни Канево. Так образовалось Демешково.

И до, и после революции жили и работали общиной. Сообща обрабатывали землю, пилили лес, доски, строили и продавали бани. Пять или шесть семей каневцев даже сообща размещались в панском доме. Трудолюбием и мастерством выделялся Ефим Латышев. Взялся болото осушать. Столько канав накопал, сколько впору осилить лишь современному экскаватору. Но просчитался мужик. Не пошла вода в его ирригационную систему. До этого времени сохранились те осушительные магистрали.

Вряд ли переселенцы жили беззаботно. Землю-то купили на банковский кредит. Нужно было долг возвращать. Как выкарабкивались мои родители, не знаю. А вот про расчет с банком каневцев дошла легенда до нашего времени. Вполне сознательно они сожгли панский дом. Сделали это так умело, что тщательное расследование не смогло установить умышленный поджог. Конечно, сгорело и собственное имущество поджигателей. Ведь если бы его вынесли, этим сами себя и выдали бы. Ну, может, и припрятали где-то в лесу самое необходимое, но это лишь предположения.

В общем, получили поджигатели банковскую ссуду как погорельцы. Ею рассчитались за землю, за неё построили хаты - были-то рукастые. Но подходило время и этот долг возвращать, а денег не заработали. Как быть? Ведь банк в случае неуплаты всё подчистую конфискует. Придётся по миру идти с котомкой.

Выручила каневцев революция. Банки были ликвидированы, долги аннулированы. Естественно, бывшие поджигатели встретили новую власть с распростёртыми руками. Правда, вскорости пожалели о том.

Когда началась коллективизация, сельчанин Илья Вертинский, подписываясь под собственным якобы добровольным решением о вступлением в колхоз, сказал:

- Гибель то, гибель…

Понимали люди, что колхозная система несёт крах их личной собственности, но понимали и то, что деваться некуда, нужно вступать, иначе гибели не миновать. Так и получилось: кто взялся сопротивляться советской власти, не пошёл в колхоз, тот и погиб если не сразу на родной земле, то позже в Сибири или на Северах.

Пахали люди, руки на земле отрывали, а голодные ходили. Хлеб считался наилучшим лакомством, ибо был редкостью на столе.

Шесть человек было в нашей семье: две сестры, два брата и родители. После войны единственной пищей был котелок картошки. На всех поровну. Не понимаю до сих пор, откуда у отца силы брались пахать, копать, косить, строить… Ведь же не ел практически ничего.

Земли у нас было 60 соток. Но основная её часть использовалась под зерновые культуры - хлеб-то не продавался, а если бы и предлагался, купить всё равно было не за что. Вот сожнёт мама рожь, отец обмолотит цепами снопы, ссыплют весь урожай в сундук из-под маминого приданного. Мама периодически перемеряла его содержимое формой для выпечки хлеба, найденной на месте сгоревшей в войну хлебопекарни боровской войсковой части, и распределяла, чтоб до нового урожая хватило. Но никогда не хватало - потреблялось всегда больше, чем рассчитывала мама. Тогда она вновь делала ревизию сундука и уменьшала норму, которая всё равно не выдерживалась.

Хлеб не пекли - это чрезмерная роскошь. О блинах и речи быть не могло. Единственным хлебопродуктом в нашей семье были опресноки. Размелет мама зерно жерновами, зальёт грубую муку водой и без всякого жира в печь ставит, даже без соли. Готовый опреснок разрежет на шесть ровных частей. Вкуснятина неимоверная! Но мало. Вволю никогда не наедались. Полуголодные шли гулять или мелкую работу по двору исполнять. А отец, только раздразнив пустой желудок, в плуг упирался.

Однажды мама спекла толстый опреснок, который назвала пирогом. Наверное, что-то в него добавила - пах издавал невероятно вкусный. Поставила на полку, чтобы разделить после прихода отца. Свел меня с ума раздирающий ноздри хлебный аромат, в искушение ввёл. Решила только небольшую краюшку съесть. Потом не удержалась и вторую отломала. Затем несколько раз ещё повторила действо - вдруг не догадаются, что я пирог начала. И не заметила, как съела значительную его часть.

Когда пришёл отец, злодеяние против семьи обнаружилось сразу. Началось следствие. Я, как братья и сестра, отрицала свою причастность к практически воровству. Но мама с папой быстро и безошибочно установили вора. Ох, и влетело же мне за неслыханно дёрзкий проступок! На всю жизнь запомнила наказание и больше продукты у своей семьи никогда не воровала.

Мне вменили в обязанность обеспечивать семью щавелем. Ели его ежедневно с весны до осени. И всякий раз, перед приготовлением зелёного варева, обнаруживалось, что главного компонента не хватает. Меня гнали добирать его по холодной росе, в любую погоду. Я присмотрела приличные кусты щавеля у соседей Байдаченко в огороде. Близко. Не нужно далеко ходить. Собирала травяной продукт беспрекословно, но возненавидела его на всю жизнь. До того опостылел, что уже при относительном достатке не ела блюда из щавеля.

Была корова, но практически всё молоко нужно было сдать государству. Были свиньи, но практически всю свинину нужно было сдать государству. Таким же образом конфисковались яйца, овощи, зерно, картошка… Может возникнуть резонный вопрос: зачем держать скотину, если её производные отдавать государству? Ответ прост: дело в том, что независимо от того, имеешь или не имеешь ты свиней, корову, кур, а 40 килограмм свинины и цистерну (конкретно не помню объём) молока сдать обязан, столько-то яиц - также, хоть из-под земли достань.

Нам повезло. Мамины братья в Москве жили. Володя в НКВД служил, а Иван работал в литейке на самолётном заводе. Они понимали наше положение и присылали одежду, продукты, деньги на продналог. На лето меня в Москву брали, будто в рай попадала. Вот где отъедалась. Котлета тогда 10 копеек стоила, для белорусских крестьян - неподъёмные деньги. А в Москве без счёта котлет наварят, напарят, нажарят - ешь, сколько влезет. И я ела. Всех удивлял мой аппетит. Не понять москвичам нашего голода.

И теперь задумываюсь: как бы мы жили, если бы не дяди-москвичи? Наверное, не выжили бы, умерли от голода.

После Москвы я уже не могла оставаться в вечно бедной и всегда голодной деревне. Выучилась в Витебске на штукатура-маляра, по комсомольской путёвке уехала в Темиртау строить Казахстанскую магнитку. В 1959-м была свидетелем уличных беспорядков и восстания рабочих, крайне недовольных плохими условиями труда, перебоями с поставкой воды, питания, товаров, вызванными многочисленными ошибками администрации. Тогда в результате столкновений с властями (по официальным данным) 16 рабочих убито, 27 — ранено, около 70 — арестовано и осуждено. Но мне после послевоенного белорусского голода и непосильной крестьянской работы жизнь в Темиртау казалась прекрасной. Восставших считала лентяями, увиливающими от работы. Там вышла замуж за Сергея Ефремова. Вместе возвратились в Демешково. Но это уже совсем другая история. 

Записано в 2013 году.