Сведения об авторе смотреть здесь.
Родина моя – деревенька в одну улочку среди полей. Всем ветрам открытая. Такая близкая и такая далёкая. Теперь уж я не могу добежать до тебя по шпалам. Можно, конечно, доехать пригородным поездом до Лозовиков, а оттуда добежать по знакомой тропинке, напрямую через поле. Но уже не те года, не бегунья я прежняя.
Можно с автобуса слезть на железнодорожном переезде перед Горками, а оттуда ещё ближе. Но опять же причины не пускают: коронавирус, зябко, морозно, гололёд в придачу.
Однако выход есть – закрываю глаза и вот уже шагаю вприпрыжку, напевая про себя: «Взвейтесь кострами, синие ночи, мы пионеры – дети рабочих…». Вот под мост поднырнула, добежала до Казармы, до Боровенского переезда. А здесь, пожалуй, сверну, устала считать шпалы, пройдусь по родной земельке.
На дворе декабрь, но я мысленно переношусь в лето. Ласково греет солнышко. Веет нежный ветерок. Щекочет босые ноги трава. Хорошо-то как! Нежно. Томно… Тихо… Задумчиво…. Шелестит лён, переливаясь под ветерком, кланяется мне… И синие васильки зазывно шепчут:
- Возьми нас с собой. Возьми…
Нарываю целый букет. Приду домой, венок сплету.
А вот и бульбяное поле, сюда мы ходили в ахрап’е. Бывало, целый мешок набивала так, что не унести. Приходилось на помощь брата Валерика звать.
Ну вот, уже почти дошла. Михалово!
Василёва хата видать. Крайняя. И сад. А в нём мои любимые малиновки. У бабули таких нету. У нас только белый налив, штрифель и антоновка. Зато вишняку как ни у кого в деревне - моя любимая ягода. И груша-дичка, груш под ней нападает, ковром полежат в траве – сладкие, сочные становятся. Сами наедаемся до отвала и коровке собираем похрумкать. От них молоко пахнет грушами.
Забегаю во двор. Ну, конечно, бабы Проски дома нет. Через клямку веточка торчит. Вынимаю.
И вот снова я дома! В родном, самом любимом уголочке. На всей земле больше нет такого. Разве что похожее у бабы Марыли. Но тут роднее. Это моя колыханка, моя дрёма, моя нежность и любовь.
Хата небольшая, в четыре малых окошка, но такая светлая от обилия белого цвета – белые занавесочки, белые накидки на подушках, белые подзорники и во всю длину хатки – белая в голубой цветочек большая ширма – это отгорожена бабина железная кровать. На божнице тоже белый, вышитый с белым же кружевом, рушник. Строго глядит на меня Николай-угодник, как бы вопрошая:
- Почто долго, девица, не приходила? Соскучиться все по тебе успели. Ну, перекрестись да заходи, чего столбом стоишь?
И глаза у него добрые и грустные. Но это теперь мне так кажется. А в детстве школьниками-пионерами мы доводили бабулю до белого каления, разъясняя ей, что бога нет и никогда не было.
- Нягоднікі малые! – шумела баба Проска. – Вот ужо накажыць вас гасподзь за багахульства.
А мы, дураки, хохотали до упада, не боясь ни бога, ни хворостины, потому что знали: бабуля только грозится, вечером мы заберёмся на печку, под бабин бочок, и будем слушать, как бог её в войну спас и как по жизни помогает.
И хотя мы пока ещё не верили, но уже с уважением смотрели на икону: вишь какой он, бог, защитник и помощник бабин.
А ещё у бабули в хате как-то пахло по-особенному. Была она травницей – сухие букетики трав висели за печкой, были заткнуты за балки. И ещё в ту пору картошка у нас хранилась за ширмой в большом таком, высоком, ящике. Так и там тоже между обрешёткой торчали пучки полыни.
И ещё бабуля была большой любительницей цветов. Был тут фикус в большой деревянной кадке, лечебный алияс, а по-научному - алоэ. Бальзамин разных расцветок и ещё какие-то пёстрые цветы, что я и названий не знала.
…И я свои васильки пока в банку пристрою, налью им воды, чтоб не повяли, попью молочка кисленького с усталости, да побегу. Надо Тоньку Сильванович увидеть-проведать, Гальку Быстрицкую да Верку Карпову. Ну и, конечно, забежать к бабе Марыле, а то обидится. Она и так мамке жалится, что мы больше бабу Проску любим:
- А ці ж мы з дзедам Пракопам чужыя? Такія ж самыя дзед з бабай. І самыя першыя ўлюбёнцы нашы – унукі дарагія.
Мамка оправдывается:
- Ай не, матачка, - так она зовёт бабу Прокопиху. – То ж мама адна жыве, дык яны ўсё больш у яе. Дапамагчы трэба ж – цяжка ёй адной.
- Ну ўжо так, - смягчается баба Марыля. – Накажаш, хай прыбягуць – цукерак дзед купіў. Я каштавала – салодкія.
Бабулечка моя, бегу я уже к тебе. Вот она я – встречай!
- Прыляцела мая птушачка! Ай-я-яй, а ногі зноў босыя ды гразнючыя. Зараз вады з печы дастану.
Садит меня бабуля на скамейку в тристене, наливает тёплой воды в большой тазик и моет мои ножки бережно и нежно. Руки у неё тёплые и добрые.
У бабы Марыли порядок был и чистота, на мой детский взгляд, идеальная. Полы надраены. Окна помыты, будто без стекол – такие прозрачные. Скатерть на столе без единого пятнышка.
И хотя мы очень любили бабу Марылю и деда Прокопа, но, наверное, инстинктивно боялись нарушить этот порядок, поэтому обитали больше на другом краю деревни, у бабы Проски.
Там, пока бабули не было дома – флаги в гости к нам: тамтарарам, бедлам. Мы с подружками примеряли все наряды тётушки Алины, обматывались кружевами и представляли себя принцессами на балу. Мальчишки бились подушками, коих у бабы Проски было множество. Таскали бабины блины. А однажды даже построили дом посреди хаты, под столом. Обвешали простынями и из поленьев соорудили печь. И растопили её. Не знаю, что было бы, да, видно, Николай-угодник и спас – послал тётку Клавдю на нас. Ох, и орала она:
- А каб вас Пярун забіў! Гэтакае прыдумаць – у хаце агонь распаліць. А ну, гэць, паганцы, адсюль! Во ўжо бацькам скажу – налупцуюць вас.
Больше всех попало Валерику и Володьке Христынину, потому что зачинщиками были они, да и исполнителями. Правда, баба Проска не лупцевала, а только плакала да бога благодарила:
- Матухна боская, Мікалай-угоднік, дзякуй вам, што ўратавалі ад бяды ўнучыкаў маіх і хатку! Прасці іх, бо малыя яны яшчэ, розуму не маюць…
Шептала бабуля и крестилсь. А мы сидели тихо-тихо. И что-то уже доходило до нас, проникало в души. Нет, не вера, а некое таинство. И ложились мы в этот вечер спать тихие и смирные. Но приходило утро, и новый день готовил нам новые забавы и приключения.
И так мы жили меж двух милых и родных хатёнок, плескались в нежности и доброте, дышали воздухом любви, вбирали в себя ширь полей, красоту лугов, и щекотал нам души пряный дух бабушкиных трав и цветов.
А чтобы мы больше не творили глупостей да безобразий, дед Прокоп, ответственный за нас перед богом и людьми, как он сам говорил, проводил с нами беседы нравоучительные:
- Вось слухайце, мае ўнучыкі, што вам дзед скажыць, чаго дзелать нельга: не лгаць, чужога не браць, не бунтаваць, не скардзіцца, не балавацца…
И ещё столько «не», что я не выдерживала и спрашивала, перебив деда на полуслове:
- Дзеда, а што можна?
Валерик дёргал меня за руку, дед с перебитыми мыслями обалдело смотрел на меня, а бабуля Марыля смеялась:
- Можна есці, піць і спаць. Сядайце за стол. Вячэраць будзем. Канчай, дзед, валынку разводзіць.
- От жа ўмее гэтае дзіцё мяне з думкі збіць. Ужо забыўся, што казаў, - смотрел на меня сердито дед.
Ну, а нам только этого и надо. Но и бабины молитвы, и дедовы нравоучения не пропадали даром, попадали нам в мозги, как зерно в благодатную почву.
И было ещё много всего, чего одним махом не объять и не рассказать. Ещё не единожды буду возвращаться на свою родину вдохнуть бодрящего воздуха, подпитаться силою земли предков своих. И записывать те ощущения на добрую и вечную память.
.
Снегом засыпало синие дали,
Снова пришли холода.
За горизонт навсегда убежали
Мои молодые года.
.
Неумолимое время несётся
Малой секундой по кругу.
В ночь укатило багровое солнце,
Встало звездой над округой.
.
Надо туда мне уже возвращаться,
Где меня любят и ждут,
Где на крылечке мой ключик от счастья,
И где ромашки цветут.
.
Там я по первому белому снегу
Снежную бабу буду лепить,
Чтобы по кругу больше не бегать,
Здесь и сейчас стану жить.
.
Спрашивать буду у серой кукушки:
Мне уходить или быть,
Из серебристой холодной речушки
Воду ладошками пить.
.
Буду зализывать старые раны,
Буду стихи сочинять,
И поезда из далёких туманов
С ранней зарёю встречать.
2020
![]() НРАВИТСЯ |
![]() СУПЕР |
![]() ХА-ХА |
![]() УХ ТЫ! |
![]() СОЧУВСТВУЮ |
Добра, файна, годна! Вось толькі --- ....не бунтаваць, не скардзіцца, не балавацца…- Дзеда, а што можна? - Можна есці, піць і спаць. Так і жывем на працягу доўгага часу! ЯШЧЭ БУДЗЕ?
БАРЫС ВалосаЎскі, есть, пить и спать, не только можно, но и нужно - для поддержки штанов. А живём по обстоятельствам.
Тако ж и продолжение, бывает за ночь пол-тетрадки, бывает за неделю - ни строчки.
Вось і мяне торкнула на ўспаміны! Аўтобус Барысаў - Лепель. Раней рэйс быў на Лепель і з Лепеля два разы на дзень. Цяпер толькі па выходных і адзін раз. Аўтобус праязджаў праз мяжу Мінскай і Віцебскай вобласці, Чашніцкага і Лепельскага раёна, дзе дарогі былі ўмоўныя. Ўмоўныя яны і зараз! Дык вось ад павароту на Чашнікі да Валасовіч было каля 7 кіламетраў. Неабходна было ісці пешшу, але ... і тады была магчымасць дамовіцца (а гэта асобная гісторыя). І вось тут дзед з бабуляй меў посьпех! То дзядзька сустрэне на магутным камбайне, то на новым ЗІЛе, ці дзед дамовіцца з канём! Да уж, ... ня вернуць!
БАРЫС ВалосаЎскі, по крупинке, по минутке, и мы свой след оставим на земле.
Мара, зноў той самы іншаземец не застаецца раўнадушны:
Блукач ВАЛАЦУЖНЫ, искренне рада, тем более, что иншаземец - наш земляк.
Мара, вось яшчэ:
Блукач ВАЛАЦУЖНЫ, ну что сказать? опять слёзы близко, и что-то ДЫРЫНЧЫЦЬ (не могу подобрать другого слова) глубоко в душе, ЕНЧЫЦЬ, ЯК МАЛЕНЬКАЕ КАЦЯНЯ.
Мара, замежніку таму адказаў, што яго ад цябе не хаваю, паведаміў. А здаваць яго ў каментах пакуль баюся, каб не ўзлаваўся. Адказу пакуль няма.