256. НЕ БЫЛО ПОКОЯ НИ ОТ НЕМЦЕВ, НИ ОТ ПАРТИЗАН. Демко (Фролова) Любовь

 Родилась в 1934 году в деревне Оконо Лепельского района. Работала полеводом, техничкой, молокосборщицей. Живёт в Оконо.

 Родилась я, жизнь прожила и помру в одной хате. Поэтому примечательного ничего в моей жизни не случалось. Правда, в 1954 году вышла замуж в Веребки, год прожила у свекрови, а потом с мужем перебрались к моим родителям. Умер мой Костя в 2000-м, а сынок наш Миша - в 2005-м. Но об этом не хочу вспоминать. А вот о том, что внесло в мою жизнь кой какое разнообразие, рассказать могу, хотя тема эта нехорошая - война.

 Хронологическое изложение оккупации Оконо может у меня и не получится. Поэтому о военном времени буду рассказывать отдельными фрагментами. А уж из них можно составить представление о жизни в лихолетье.

 Осенью собиралась в первый класс. Но пойти в него мне было суждено только после освобождения Лепельщины.

 Что началась война, я уже знала. Но что это такое не представляла. И вот заявились немцы на мотоциклах в Оконо. Родителей дома не было. И я приняла на детское мышление единственно правильное решение - забралась на печь. Пришли в хату, что-то непонятное балаболят, а я сижу, ни жива, ни мертва. И вот один солдат автоматом поднял занавеску, увидел, что я дитя, что-то сказал, и незваные гости удалились.

 Склеп у нас во дворе был. В нём прятались от немцев, когда они начинали шастать по деревне. Однажды партизаны завалили деревьями дорогу, чтобы фрицы быстро не пробрались в Оконо. Папа мой знал о том. И вот со двора услышали отрывистые окрики с места завала. Папа сразу побежал предупреждать соседей, чтобы уходили в лес прятаться. Никто не согласился. Тогда он сам побежал, но на перекрёстке улиц увидел надвигающуюся колонну. Повернул назад и залез в склеп, где по его приказанию уже сидели мы. Там стояла койка, папа на неё и завалился. Мама намочила полотенце, ему на лоб положила. Открыли немцы лаз, всунули вовнутрь сначала автоматы, а потом головы, увидели отца на кровати и наперебой скороговоркой залопотали:

 - Тыфус, кранкен тыфус, - и удалились.

 Почему-то нашу часть деревни не тронули, а зареченских всех согнали в один хлев, соломы наносили и сжигать собрались за то, что партизаны немца убили. Но прилетел какой-то связной на чёрном коне и передал приказ остановить сожжение. Дверь тогда отворили и людей выпустили.

 Пригнали из Веребок мужиков, к ним прилучили оконянских мужчин и погнали в Городок мост строить через Березинский канал, чтобы брёвна подносили. А потом веребчан постреляли, причину не знаю. О том расстреле до сих пор судачат в Веребках.

 В Оконо базировались два партизанских отряда - бригад Лобанка и Дубова. Штаб лобанковцев был недалеко от нашей хаты, за перекрёстком, где липы стоят. Той хаты уже нет, на том месте новую поставили. Хвалили люди Лобана, говорят, что очень хороший был. Но нельзя однозначно оценивать постой партизан: им нужно было чем-то питаться, вот и забирали живность у людей. Немцы себе грабят, а партизаны себе. Даже затрудняюсь сказать, кто больше вреда приносил.

 Отец мой водил партизан и в Гадивлю, и в Велевщину, и в Слободу, и в Рудню… Придут ночью, барабанят в окно, а мама отвечает:

 - Нет его дома.

 А они в ответ:

 - Откройся, бабушка, мы знаем, что он дома.

 Отцу ничего не остаётся делать, как одеваться и идти в очередной маршрут. Его пошлют впереди, а сами сзади идут, на случай нападения перестраховываются. Заведёт их куда нужно, а назад один добирается. В распутье и холодное время на дубице перевозил партизан через реку Берещу. Кладки-то строили, однако кто-то их постоянно разбирал. Тогда папу ещё чаще эксплуатировали. Нупрей Фролов его звали, что по вашему Онуфрий будет.

 Партизаны стояли по хатам - у кого пять, у кого десять. У нас своей семьи было пять душ, так только пять квартирантов было. Все из Веребок: Стёпка Тухто, Иван Дуда, Володзя Козёл, остальных двух забыла. Отберут партизаны у кого-нибудь корову, дадут нашим постояльцам мяса, принесут те, прикажут котлеты приготовить, мама топором нарубит фаршу, приготовит, наедятся, попадают на солому, а мы доедаем, что осталось. Не объедки едим, а нетронутого  достаточно оставалось, да мама ещё по ходу дела припрячет.

 А как немцы лавиной пошли на партизан, они сбежали, а мы в лес спрятались. День просидели, возвратились, а хаты Буртыля Степана, Буртыль Матруны, Мироновича Якима сожжены выборочно - сено в них на полу нашли и патроны, значит, партизаны жили. Мы радовались, что нас не разоблачили.

 Разбомбили только Юстына Крицкого хату. Даже не бомбили, а сожгли, прицельно сбросив с самолёта бутылки зажигательные, за то, что сын Юстына был в партизанах.

 Однажды немцы собрали всю деревню, построили людей друг за другом и в Городец (не путать с Городком) погнали. Шли и плакали старые и малые. Думали, что убивать как евреев ведут. А в Городце распределили оконян по хатам городчан и сказали, что так жить будем. А мы ничего с собой не взяли, вся одежда на нас была. Месяц прожили в Городце, а потом разрешили вернуться. Пришли на Оконо, а там и хаты, и хлева раскрыты, разграблены, пусты. Всё наше добро мама с папой перед изгнанием, от пожара спасая, в сундук сложили и на огороде закопали. Так не оказалось не только содержимого, но и самого сундука. Остались практически голыми. Спать вечером кладёмся, а мама одежду, что днём на нас была, помоет, за ночь немного подсохнет, а утром сырую на себя натягиваем. А для папы, чтобы исподнее сменное пошить, мама выпросила у его сестёр самотканой дерюги и кальсоны с нижней рубахой пошила.

 А когда отступать немцы начали, ужас, что творилось здесь. И машины ехали, и коров вели на Городок, а там - через Березинский канал в Барсуки и на Минское шоссе. Оконяне в болоте спрятались. А мама моя сказала:

 - Вы молодые, идите, а я останусь. Стара прятаться. Убьют, так убьют - воля божья.

 Ушли на болото две моих сестры, папа и я. А могли и не прятаться - немцам не до нас было, ничего уже и никого не трогали, себя спасали.

 Следом пришли красные. Но жить нам легче не стало. Наоборот. После нашего изгнания из Окона в Городец картошка заросла настолько, что практически не дала урожая. Есть было нечего. Мама нажнёт вереса верхушек, рудьки (семена щавеля) соберёт, всё перемешает, в ступе столчёт и пироги нам испечёт. Едим. Сколько голод продолжался, не помню. Когда разжились коровой, также не могу сказать. Выручало лето: ягод натолчём, грибов постных наварим и едим с аппетитом, с липником не сравнить.

 Не дай бог такое пережить снова.

Записано в 2014 году.