922. Лепельщина без прикрас. ЕДЕМ КОПАТЬ БУЛЬБУ. Лисичёнок (Гурко) Тамара

Сведения об авторе смотреть здесь.

(По просьбе автора выражения из народного говора не редактированы.)

 Четвёртый  год  мы  живём  в  Лепеле,  а  я  всё  привыкнуть  не  могу. И  люди  здесь другие,  чужие-чужие,  и  воздух  смурной,  и   закаты  холодные,  и  рассветы  кажутся  не  такими  яркими.  Не  то,  что  в моём  Михалове:  воздух,  что  вода  в  кринице, поля  раздольные,  перелески  ягодно-грибные,  стежки   знакомые,  исхоженные  сотни  раз  босыми  ногами.  И  люди,  которых  добрее  нет  на  всём  белом  свете.

 Всего-то  месяц  назад  лето  закончилось,  а  я  уже  скучаю. Как  пошла  в  школу, так  и  не  была  в  родном  своём  самом  любимом  уголочке.  Но  вот  сегодня  папка,  придя  с  работы, объявил:

 - Собирайтесь,  детки,  едем  в  Михалово на  четыре  дня,  бульбу  копать.

 - Ура! - бросилась  я  к  нему  на  шею. - А  в  школу?

 - В  школу  записки  напишу. Мамка   сменами  поменялась, и  я  с  работы  отпросился.

 Я   сходу  бросилась  собирать  в  свою  маленькую  корзинку,  дедом  сплетённую,  тетрадки и  дневник,  чтобы  похвастаться  отметками  перед  бабулями  и  подружками  своими. А  потом  всю  ночь  ворочалась,  не  могла  утра  дождаться.  Вскочила    рано-ранёхонько, паровоз  ещё   только  пыхтел  на  железке, и  во  дворе  темень. Мамка  с   папкой  спят,  дрыхнет  и  Валерик,  а  я  тихонечко  открыла  дверь  в  тристен, и  стала  проверять  сумки,   кабы  чего   не  забыли.  Так: хлеба  белого несколько  буханок,  крупы  разные,  папиросы  для  дедули,  конфеты-подушечки  для  бабуль и  самых главных два гостинца  -  колбаса  пахнючая-пахнючая,  что  папка  достал  в   военторге,  и  завёрнутое  в  белую  холстинку  масло  сливочное, что  мамке  дают  на  молокозаводе,  где  она  работает.   Масло-то  не  диковинка,  а  вот  колбаса -  ох!  Так  хочется  попробовать хоть  малюсенкий   кусочек. Вчера папка   хотел  отрезать,  да  мамка  не  разрешила: 

 - Аняго-ж,  сароміцца  буду,  парэзаную  везці.

 Валерик  заступился:

 - Мам,  малой  адрэжце,  хай  паспытаець, а  мне  не  нада.

 - Ха! - обиделась  я  на  брата. - І  не малая  ўжо,  у  сёмы  клас  хаджу.  І  не  хачу  я  вашай   каўбасы.

 Пока  проверяла  гостинцы,  проснулись  и  мамка  с  папкой,  и  Валерик. Уложили  сумки-сетки, расселись  в  машине,  наконец-то поехали.  Возле  фермы  я  не  выдержала,  попросила  высадить  меня,  и  понеслась  напрямки,  через   линию,  соснячок,  через  поле,  задами  в  Михалово.  Хату  бабы  Марыли  минула - мои   всё равно  туда  будут  заезжать,  и  бегом-бегом  к  бабе  Проске.  И  не  доходя  до   Хрыстынёнкова огорода,    услышала  бабулин  голос с её двора:

 - Ай-вой,  і  куды  ж  вы  яйкі  захавалі?  Во,  халера,  ізноў  другое  гняздо  зробілі,  колькі  тут?  Раз,  два…  ага,  пяток  будець.

 Я  через  дырочку  в  пуне  кликнула:

 - Бабуля,  ауу!

 - Ай-вой,  быццам  Тамарачкін  голас? - прислушалась  она. - Не,  мусіць, зданькі,  бо  даўно  ўжо  не  бачыла  ўнучачку.

 И, сложивши  в  кошык   яйца,  стала  выходить  из  пуни. А я, бросившись навстречу, чуть  с  ног   её   не  сбив,  прижалась  к  маленькой  фигурке,  вдыхая  знакомый  молочно-травяной  запах,  которым  баба  Проска, казалось,  была  пропитана  насквозь.

 - Не,  не  зданькі, - обрадовалась   бабуля. - Сапраўды  ўнучачка. Адна  прыехала? А бацькі  дзе?

 А  бацькі,  заехавши  по  пути к  Прокоповым.

 Уже  подъезжали  к  хате  бабы  Проски. А  вскоре  и  дядьки  подошли:  Ванё  с  молодой женой-учительницой  из  Горок  и  Коля  с  тётей Маней.  Затем – Прокоповы:  дед  Прокоп  с  бабой  Марылей,  и  сын  их  Иван  подкатил  на  мотоцикле.  Дядьки  к бабуле сразу  стали  цепляться:

 - Можа  наліеш  па  грамульцы, матуля?

 - І не  прасіце, - замахивалась   баба  Проска  полотенцем. -  Як  бульбу  выкапаем - хоть заліцеся.

 - Дык  мы  і  не  хочам. Ты б зяцю  наліла, - подлизывался  дядька  Ванё.

 Но  баба  Проска  была  непреклонна. Пришлось мужикам  ехать  на сухую.

 Бабуль  посадили  в  машину, за  руль - Валерика.  Папка  научил  его  водить, но  в  городе  ездить  не  разрешал. Вёдра,  мешки,  корзины погрузили  на  телегу,  малышню – тоже. Бабы  с  мужиками  сзади  растянулись. Двинулись  кагалом по дороге  мимо  Василёвой  хаты  на  дальний   участок.

 А  как  прибыли  на  место,  оказалось,  что  все  мужики,  кроме  деда  Прокопа и  Валерика,  потерялись. Мамка   заругалась:

 - Ну  вось,  так  і  ведала - звядуць  мужыка  браткі мае  любыя.

 И к  бабе Проске:

 - Мама,  ты, гэта,  ты  ім   усё  ж дала  бутэльку?

 - А дачушка  мая  любая,  самі ў  кагосьці  дасталі,  мо, у  Мацвеіхі  выпрасілі  ці ў  Клаўдзіі, - оправдывалась  бабуля.

 - Ну,  хай  толькі  паявяцца! - грозилась  мама.  

 - А  хто тут  у  нас  такі   сярдзіты? - показался   из-за   куста  папка,  схватил  мамку  в  охапку и  закружил  вокруг  себя.

 Вышли  и  остальные,  довольные  и  улыбающиеся,  что  удалось-таки   баб  обмануть,  добавить   грамульку  хмельного  веселья  в  нудную  работу.  

 - Копали   шумно,  с  шутками-прибаутками.  Я  тоже  старалась  от  взрослых  не  отставать,  хоть  бабули  и  говорили  мне:

 - Замарылася?  Ну,  дык  ідзі ўжо,  адпачні.

 Но  я не  чувствовала  усталости,  так  мне  было  хорошо  среди  этих  близких  и  родных  людей.  И  хоть  мамка  сердилась  на  папку и  на  дядьков, мне  они  нравились  вот такие,  чуть-чуть пьяненькие, весёлые  и  добродушные.

 За  день управились,  а  вечером  во дворе, под  яблоней,  ладили  стол,  и   нарезалась  привезённая  городская колбаса  тонюсенькими  колечками,  чтобы  всем  попробовать. Но  взрослые  делились  с  малыми,  и   мне  досталось  целых  три  кружочка.   Сидели  дотемна  и,  когда   изрядно  подвыпили,  папка  заводил:

 - По  диким  степям  Забайкалья,

 Где  золото  роют  в  горах,

 Бродяга, судьбу  проклиная,

 Тащился  с  сумой  на  плечах…

 И мамка, тоже  опрокинувшая  рюмку  медовухи, прислонялась  к  отцу,  вливала  свой  голос,  и  лилась  песня широко  и  просторно,  доставая  аж  до  самого  неба.  И  были  мои  родители  такие  в  этот  момент  красивые  и  душевные,  что  взрывалось  моё  сердце и  полнилось  любовью и  радостью.

А  потом  пелись застольные:  «Ой, мороз-мороз…» и  «По  Дону  гуляет  казак  молодой…», и  баба  Проска  заводила  свою  «Зялёную   вішню …»,  а  я  слушала и  лунала  высоко-высоко  над  Михаловом,  сверху  озирая  стол  этот  хлебосольный  и  сидящих  за ним  людей,  таких  простых,  и  таких  любимых, пока  папка  не  уносил  меня,  спящую, на   тёплую грубку.

 Просыпалась   я  оттого,  что  рядом  укладывалась  баба  Проска,  шептавшая:

 - Дзякуй  Богу, добрая  бульбачка  ўрадзілася, і  справіліся   ў  сухоцце,  да  дажджу.

 А  утром  собирались  уже  у  Прокоповых,  тем самым  кагалом  уезжали  на  другое  поле,  и  так  же  вечером  накрывался  стол,  снова  во  дворе  бабы  Проски. Это потому, что у бабы Марыли  двор  был  застроен  конюшней  да  сараями.

 Баба  Марыля  спрашивала  меня:

 - Ну,  можа,  сёння  ў  нас  начаваць  будешь?  А  то  я  дужа   саскучала  па  сваей  пташачцы.

 А  когда  приходили  домой,  доставала  из  шкапчика  кавалачак  той  самой  колбасы:

 - З’еш, пташачка.

 - А  ты,  бабуля? - спрашивала  я.

 - Дык учора  наелася.

 И, проглотив  в  мгновение  ока  пахнучую  вкуснятину, удивлялась - вроде  и  немного  было  той  колбасы,  а  наелись  все.

 Засыпая  под  бабиным  бочком,  ещё  долго  слушала   разговор  деда  с  бабой:

 - Марыля, чуеш?  Скажы Янине,  каб  масла  болей  не  брала,  бо  Пракопавы   да  чужого  дабра  ніколі  не   былі  ласыя.

 - Дык  сам  і  скажы.

 - А  ці  ж  яна  мяне  паслухае? А ты  па-бабску  паясні  ей,  каб  бяды  якой  не  нажыць  ды  сораму. 

  “Чудны  дзед, - думала  я. - Гэта ж  мамцы  на  рабоце  даюць,  як  і ўсім, хто работаець  на  малаказаводзе.  Вунь, Колька Міронаў,  што  на       Станцыённай  жывець,  дык  па  вуліцы заўсёды  гойсаіць с  кавалкам  хлеба, намазаным  маслом,  яшчэ і  хваліцца”.  И  хотела  рассказать  про    молоко,  которое  надо  было  разбавлять  горячей   водой,  а  мы  с  Валериком  ели  ложками сухое, и молоко  слипалось  во рту и липло  к  зубам,  приходилось  смактаць,  было  смачна  і  смешна. Но  засыпала,  а  во  сне  копала  не  картошку,  а  колбасу,  которой  было  усеяно  поле,  и  хвалилась  отметками,  а  дед  Прокоп  гладил  меня  по  голове  и, взяв  из  пенала  красный  карандаш, писал  в  школьный  дневник  одни  пятёрки.   

 …Четыре  дня  пролетели как  один. Машину  нагружали сумками,  кошыкамі. Мы  еле  вчетвером втискивались. За  руль  вновь  садился  Валерик, потому  как  папка  ещё  не  отошёл  от  четырёхдневного   праздника  под  названием «Копаем  бульбу».

 - Яй Богу, хоць  ты  не  прыядзжай  у  Міхалова, - сердилась  мама. - У Лепели  мужык  як  мужык,  а  тут  нажлукціцца,  што  аж  балеець.

 І  прасіла  Валерыка:

 - Ты, сынок,  едзь асцярожна,  а  то,  не  дай  Бог,  міліцыя.

 Папка, сидевший  на  заднем  сиденье  рядом со  мной,  отзывался:

 - А  што  мне  тая  міліцыя?  Сёння  Дадыркін дзяжурыць.

 Дадыркин  работал  милиционером и  был   лучшим  папкиным  другом. Меня смешила  его  фамилия, я  про  себя  называла  его  «дзядзька дырка-дадырка».  Тогда  не придавала  значения,  а теперь  думаю,  может,  это  была  не  фамилия,  а  прозвище, ведь после   никогда  не  слышала  такой  фамилии, потому  как,  работая  кадровиком, встречала  и  смешные  и  несуразные,  но   Дадыркиных  не  было.

 И  сколько  бы потом  ни  жила  в  Лепеле,  всё  тянуло  меня  в  родные  места.  Ездила  то  на  машине  с  папкой,  то на  автобусе,  иногда  поездом, а когда пешком  по  рельсам.  Бежала  по  стежкам, вдыхая  пьянящий запах Родины,  да  так  по  сей  день  и  не  надышалась. Как скучали  когда-то  по  своей  пташачцы-унучачцы  мои  бабули,  так  скучаю  и  я  по  тем  далёким  дням.

 И  по  людям,  которых  уже  нет  на  свете,  но  которые  оставили  глубокий  след  в  моём  сердце.

2022