924. Лепельщина без прикрас. ШУРКА - ДУША НАРАСПАШКУ. Лисичёнок (Гурко) Тамара

Сведения об авторе смотреть здесь.

(По требованию автора слова на трасянке не переводятся)

  Так  говорили  про  моего  папку. Потому  как  был  он  весёлый, добрый и  компанейский. И  любил  помогать людям.

 - Марыля, чула,  Шурка  твой у  отпуск  прыехаў. Дык, можа,  крышу  мне  падлатае? - слышу  я со  двора  голос  Карпавай  Вольки.

 - Ага  ж,  прыехаў, - отвечает  баба  Марыля. - На  дзьве  нядзелькі. Дык  і  бацькам  нада  дапамагчы,  и  цёшчы…   Не  ведаю,  ці  паспеець  яшчэ  і  табе.

 - Пачыню,  Волька,  толькі  сена паварочаю і прыду, -  отзывается  папка.

 И,  забросив  грабли  на  плечо,  убегает  ворочать  сено.

 - А  божачкі! - через  некоторе  время  возмущается  мамка. - І дзе  яго  носіць? Абед  стыне,  а   яго  і  паху  няма.

 - Дык, мусіць,  крышу  ладзіць  у Волькі, - догадывается  баба  Марыля.

 - Ай-вой, сынок, і дзе  ты  бадзяўся  столькі часу? - встречает  его  вопросом баба.

 - Дык ішоў  міма  Еўдакіміхі,  гляджу,  а ў яе  плот у   гародчыку  паваліўся,  куры  на  градках  капаюца. Крыху   падправіў.

 - А  акрамя  цябе і некаму?  Жаласнік! -  сердится  мама и  требует строго. - Ну-ка,  дыхни!

 - Ды  не  піў я, - оправдывается  он, смеясь. - Адкуль  у  яе  гарэлка? Чацвёра  дзяцей - і без  мужыка.

 - Вось  тое  і  ёсць,  што  без  мужыка, - ревнует  мама. - Глядзі,  Шурка,  калі  што  пачую…

 - І сапраўды, сынок,  дзве нядзелькі  праляцяць - сваю  б  работу  паспеў  пераробіць,  ды  Просцы  сёе-тое  дапамагчы.

 А  папка,  уминая  за  две  щеки  наваристую  крупеню,  только  смеялся:

 - Каму  можам – дапаможам!

 Цмокал мамку  в  щеку и снова  уходил  до  вечера.

 - Ай-вой! - вздыхала  бабуля. - І не  нагляджуся  на  сынка  любага.  Ці ён  і  на  Данбасе  такі?

 - Аняго ж! - вздыхала  мама. - Такі  ўрадзіўся.

 - Добры ўрадзіўся, - умилялась  баба  Марыля.   

 Вечером  прибегала  Еўдакіміха с  кавалкам  сала  в  белой  тряпице:

 - Вазьмі, Яніна,  не пабрэзгуй,  а то Шурка  плот  паправіў, а  грашай і бутэлькі ў мяне  няма.

 Мама  отмахивалась:

 - Ды не нада. Свайго  хапае.

 - На  Данбас  заберыцё. Пасолена добра, дык  не  прападзець. -  настаивала  тётка.

 По вечерам,  прослышав  про  приезд, подтягивались  папкины  друзья-приятели,  заходили  дядьки Коля  с  Ванём, и  организовывалась  незапланированная  пьянка-гулянка.  Дядька  Тимофей,  что  пришёл   аж  с  Боровенских  Хуторов  удивлялся:

 - І як  гэта ў цябе,  Шурка  палучаецца? Я ў Лізы  тры дні  бутэльку  прасіў - не  дала,  а  ты  толькі глазам  маргнуў…

 И  так  все  две  недели  папкиного  отпуска.  Баба  Марыля  сокрушалась, провожая моих родителей на  поезд:

 - І не  наглядзелася  на  сыночка  любага.

 І прижималась  щекой  к  руке сыновой.

 - І не гавары, свацця, - поддакивала  баба  Проска, шмыгая  носом,  хватала  папку  за  другую  руку.

 Прилеплялась  и  я  к  папке. На  глаза навёртывались  слёзы. А  вокруг  стояли  люди,  которые  пришли  пожелать  доброго  пути  Шурке за  добрые  дела   его.

 На  Донбассе  мы  жили  в   бараке  на двенадцать семей,  с   общей  большой  кухней.

 Собираясь вечерами  играть  в  домино,  мужики  без  папки  не начинали:

 - Сашко,  то иды  ужо,  не  баламуться, - кричали они  на  весь  коридор.

 И  папка,  на  ходу дожёвывая вареник, налив  из  большого   бутля,  что стоял  в  углу  за  кроватью,  домашнего вина,  не  заставлял  себя  долго  ждать.

 - Вот жа,  без  яго  не  абойдуцца, - по  привычке  ворчала  мама и, захватив  с  собой   какое-нибудь  шитьё,  шла  следом.

 Подтягивались  и  другие  жёны кто  с  кружевом,  кто  с  вязаньем.   Лузгали  семечки, пили  вино,  малышня носилась по  коридору. Под  настроение  пели  песни, иногда  танцевали,  и   тогда  в  круг  выходила  и  я.  Бабы  шептались:

 - Марка, гляньте,  як  вылитая - уся Сашко.

 На  звук песни  загядывали  из  других  бараков:

 - Хадем,  Соню,  паслухаем,  як   бульбаш  гарно спявае.

 - Ах,  как  я  любила  такие  вечера,  где  мой    папка  был  душой  компании! И  тайно  млела  от  радости  и  гордости.

 В  шестидесятых  годах  мы переехали  из  Донбасса  в Лепель.  Построились на Посёлке,  на  краю  улицы  Оршанской,  или  как  говорили  люди  -  на болоте.

 Как  сейчас  помню груды  земли  и песка: сыпали  и  сыпали,  чтобы  можно  было посеять   кой-какую  огороднину  и посадить  сад.

 Дом  поставили  ближе  к  улице,  а  в углу  участка, где  был  сплошной   хмызняк,  папка соорудил  летнюю  кухню-беседку, и  вырыл  пруд. Забор  был  от  соседей  Алёшиных  и  от  улицы  Оршанской.  От  ул.  Станционной загородились гаражом  и  сараями, а посерёдке  встроили  калитку,  что  бы  через неё  ходить  в  продуктовый  ларёк, который  стоял  напротив.  Так  вот через  эту  калитку,  набрав  вина,  знакомые,  а  бывало  что и  посторонние  мужики  прямиком  устремлялись  к  беседке.

 - Сашка! - орали  благим  голосом. - Ты  дома?

 - Дома, - отзывался  папка. - Иду уже.

 И, захватив  нехитрую  закусь,  шёл  на  зов  дружков-товарищей.

 Мама,  если была  не  на  смене, сердито  выговаривала:

 - Ай-вой, хоць  бы  гэты  ларок  знеслі. Ідуць і ідуць  гуртом,  спасу няма ад  алкашоў.

 - Дык, а пры  чым  тут  ларок? - говорила жена двоюродного   папкиного  брата, тётка  Нинка. - Гэта Шурка  наш  такі, і дзе  ён, там і людзі. 

 Мне  в  таких  случаях  перепадал  кулёк  конфет и  строгий  наказ  от  мужиков:

 - Тамарка,  ты  ж  глядизі, Тоньцы  маей не  кажы,  што  я  тут.

 - І маей Вальцы  не  прагаварыся.

 Я мотала  головой  и с  кульком  конфет  усаживалась  на  скамейку возле  калитки.  А  когда  проходившие  мимо  тётки  спрашивали  про  своих  мужей,  делала  вид,  что «ничего  не  вижу,  ничего не  знаю,  ничего  никому  не  скажу».  Но  вскоре  собравшиеся  сами  себя  выдавали  громким смехом  или  пьяными   залихватскими  голосами. И тогда  женщины,  нашедшие своих  потерявшихся  мужиков «у  Сашкі Гурка на  балоце»,  бывало,  кучковались, присоединяясь  к своим  непутёвым  половинкам.  Выпивая  по  рюмочке,  добрели и  заводили  песни  почитай что  до  ночи.  А  я, сидя  в  темноте на  качелях,  тихонько  гойдаясь, впитывала  душой  и  мозгом  этот тёплый летний  вечер,  чтоб  запомнить  на  всю жизнь.

 По выходным  папка,  взяв  в  одну  руку  бидончик  под  пиво  (за  другую   руку   цеплялась  я), ходил  в  Захаренкову  столовку.  Мне покупал  котлету  с  макароном  и с  густой  подливой, себе – пива. Подсаживался  к  мужикам,  и в  одно  мгновение вокруг  образовывался  кружок  единомышленников. Гудели  голоса,  плыл  папиросный  дым,  я наскоро глотала  котлету,  и  убегала ждать папку  на улицу.

 От  Захаренковой  столовой  до  нашего  дома  ходу  минут     десять,  мы  же  шли  полчаса,  а  то  и  больше.  Навстречу  попадалась  тётка  Паракевичиха:

 - Сашка, мо   дровы  паколеш  мне?

 - Дык  чаго  не  пакалоць? Сёння  вечарком і зайду.

 - Сашка! - кричал  из-за  ворот  своего  дома  дядька  Матвей. – Пагодзь. Закурыць  ёсць?

 Папа  делился  с   другом  папиросиной,  закуривал  сам. Но,  не  пройдя  и  трёх  шагов, вновь  тормозил.

 - Здарова,  Сашок! Як  справы? - останавливал  его  дядька  Антон  Пахомович.

 Подходил сосед  Иван:

 - За  півам  хадзіў? Очарадзь бальшая?

 Семенила  мелким  шагом, догоняя  нас, баба  Люда:

 - Шурачка,  кабан   загончык  ушчэнт   разнёс…

 - Падладжу, цётка, як урэмя  будзіць».

 - Ну то дзякуй  табе, добры ты  чаловек, - крестила  она  папкину  спину.

 А от  дома уже спешила  мама. Строго  глянув,  допытывалась:

 - Казаў,  толькі  піва  выпіш. Але  ж,  мусіць, і вінца  глынуў?

 Папка  смеяясь,  отнекивался. Тогда  она  спрашивала  меня:

 - Піў,  дачушка?

 Я отрицательно  мотала  головой.  Мама  обижалась:

 - Але  ж  каго  я пытаю - гэта  бацькава  дачушка. Хіба  дазнаешся што  ад  яе?

 А  я  не понимала,  почему  она  сердится - папка  ведь  такой   хороший. И  люди его  любят,  ведь  где  он - там  веселье,   смех  и  песни.    

 Таким  он мне  и  запомнился.  Летом, когда  живу  на  даче, с грустью  гляжу  на  то  место,  где  стояла  кухня-беседка. Когда  он  умер  мама  приспособила  её  под   сушку    белья,  а  сожитель  так  и  вовсе  складировал  там  разное  смецце.  А  потом  разбурил. Но  зато  мы  с  мамкой  посадили   там  веточку вербы  свянцонай. Выросла она в  дерево большое.

 Шумит на  ветру,  колышется  листочками серебристыми,  и  сдаётся мне, что это  папка со  друзьями-товарищами гомонит   под  хмельную  рюмочку.

2022