70. Светлый путь. ЛЮДИ НА БОЛОТЕ. Шуневич Анатолий

Сведения об авторе смотреть здесь.

(Продолжение. Начало смотреть здесь.

 После того, как в мае 1944 года меня чуть не убил осколок бомбы, сброшенной «рамой» на наш двор в Валовой Горе, мама увела меня на Домжерицкое болото, где обосновали временный лагерь бежавшие из Барсуков селяне. В болотном поселении мы прожили несколько дней. Оперированную знахаркой Юличихой ногу мама перевязала мне старым платком, а сверху натянула носок, в который переделала тёплую рукавицу, и я смог с помощью друга Миши Занько переходить в другие шалаши.

 Однажды утром в начале июня со стороны Минского шоссе послышались выстрелы и собачий лай. Весь лесной лагерь был на ногах. Люди бежали глубже в болота, произнося страшное слово «блокада». Мама бросилась к нашей котомке. Одна из её сестёр, Бынуся, спеша, спутала котомки, и нам пришлось хватать её поклажу.

 И вот мама с вещами сестры за спиной, держа за руку меня, бросилась вслед за беглецами, однако наша скорость была значительно меньшая. Болотная топь, покрытая зелёной плёнкой, доходила мне почти до пояса. Однако мы всё же одолели трясину. Вот только с моей ноги свалился носок, и защищающий рану платок только мешал бежать. Вскоре мы выскочили на берег болотного острова. Мама сказала, что он зовётся Кубским, и здесь когда-то был хутор.

 В начале спасительная возвышенность поросла низким ельником. В нём виднелся небольшой стожок. Мама сказала, что это муравейник, и мы за него спрячемся. Мне приказала молчать, если немцы станут приближаться. И их долго ждать не пришлось. Собачий лай был уже рядом, слышалась перекличка на немецком, русском и польском языках. Мама затащила меня за муравейник в самую чащобу, в ноги положила котомку, и мы стали ждать. А мурашки насели на нас всей многотысячной массой. Мне казалось, что не было ни одной части тела, не искусанной насекомыми. Но и собаки боялись связываться с ними, стараясь улизнуть на простор. Лишь кто-то из солдат пустил очередь в ельник. Разговор и лай стали отдаляться.

 Мы пролежали в муравьином аду, пока люди и собаки не отошли на значительное расстояние. Тогда мама вытащила меня, нашу поклажу и стала сбрасывать с себя и нашей одежды негостеприимных «хозяев» острова.

 Вечер застал нас на моховом болоте. Снова, расположившись на кочке, выколачивали оставшихся муравьёв с одежды и вещей. Затем мама принесла несколько сухих сучьев ольхи, смёрзшей в морозном 40-м году. Я стал срывать с высоких кочек сухой мох и ломать засохший прошлогодний тростник. Всем этим густо застлали сырую почву. Сверху мама разостлала военное одеяло, что когда-то подарили Мише Занько пограничники, вытащила из котомки подушку. Мы улеглись и накрылись покрывалом, сшитым из лоскутов ситца разной расцветки матерью Миши Занько, Антосей, расстрелянной органами НКВД в Орше. Мама прижала меня к себе. Согревшись, я проспал до того времени, когда солнце встало над лесом. Мама дремала, сидя на кочке, а возле неё в берёзовом туеске краснели, может, три горсти прошлогодней клюквы. Мама заставила меня съесть их. Затем мы быстро собрали вещи, и мама сказала, что мы возвращаемся в болотный лагерь.

 Достаточно быстро мы пришли в Берёзовую Кладку, и, перейдя речку Тягбицу по бобровой плотине, остановились на небольшой пожне, что называлась Обгораживанка. Со стороны пожни, видимо, взрывом была образована довольно глубокая яма. На выброшенной из неё белой глине виднелось много следов от солдатской обуви. Мама, положив свою поклажу на край ямы, наломала ветвей ольхи, речного камыша, выстлала ими небольшое место, сверху положила котомку и приказала мне ни в коем разе не отходить ни на шаг в сторону. Дополнила, что в случае её задержки, я должен осторожно перейти Минское шоссе, в Барсуках зайти в хату бабы Михалины и там дождаться кого-нибудь из наших, в крайнем случае могу зайти к Королёвым или к деду Кунцевичу. И мама быстро исчезла в лесной чащобе. Я же, уставши от скитания по болоту, хоть и голодный, уснул крепким сном, несмотря на комариные укусы.

 Разбудил меня шорох возле лежанки. Показалось, что кто-то кашлянул. Я медленно открыл глаза и увидел, что возле меня сидит лиса. Вдруг она сделала резкий скачок в сторону бобровой плотины, и, остановившись в нескольких шагах от неё, недовольно, будто собака, издала звук, похожий на лай. Сев на рыжий хвост, впялилась глазами в меня. Увидев, что зверь не проявляет агрессии, я осмелел и, обращаясь к лисе, сказал, что жду маму, а ей предложил идти к своим детям, которые её ждут и хотят есть, как и я. Будто поняв меня, лиса быстро побежала вдоль речки, таща за собой красивый хвост.

 Со стороны Берёзовой Кладки послышался голос мамы. Спрашивала, с кем я разговариваю, неужто её издали увидел. Приказала быстро собираться, пойдём к бабушке. И мы берегом ручья скоро дошли до болотного лагеря, где нас уже ждали мамины сёстры Лёля и Зюня, баба Михалина и Миша Занько.

 Понятное дело, я похвастался, как встретился с лисой и даже вёл с ней разговор. Однако мне, как я видел, не очень поверили, тем более что на примитивном столе стоял котелок с пахнущей картошкой.

 Пока мы гостевали у бабули, она рассказывала, что когда все убежали на отдалённые моховые болота, она с детьми осталась в шалаше.

 Решила: будь, что будет, а может, фрицы и не заявятся сюда. Заглянули. Но болотным жителям повезло, что сами немцы с собаками цепочкой шли в стороне, а в лагерь вошли двое чехов, поляк и словак. Так они оставили «болотникам» две банки тушёнки и сказали, чтобы переждали пару дней и тогда шли в Барсуки, где карателей уже не будет.

 Мама рассказывала бабуле, как мы не побежали прятаться от услышанной облавы за быстрыми девками, с которыми непонятно зачем увязался дед Мороз. Когда дошла до момента, когда мы вышли на Кубское и спрятались в ельнике за муравейником, задрала мне рубашку, и бабуля Михалина ойкнула: всё моё тело было в красных точках от укусов муравьёв.

 Ещё бабуля рассказала, что заходили к ним вечером партизанская санитарка Манька Шуневич со своим военным мужем, командиром отряда №3 Лепельской партизанской бригады имени Сталина Мишей Черновым и сельчанами из Рудни.

 Советовали выйти на Зимник и забрать раненого деда Мороза (Богдановича). Так Катерина собрала всех, кто возвратился на болото, и повела за свёкром. Сказали партизаны, что каминцы стреляли в лося, а попали в Богдановича.

 В наше отсутствие похоронили Юльки Кирплевской дочку, Нину Костюченко. Поставил комиссар партизанского отряда Гордионок свой пистолет-пулемёт ППШ возле стены, а девочка сидела напротив него. Пол содрогнулся, автомат упал, и самопроизвольная очередь прошлась по ребёнку. А ещё в 1943-м немцы застрелили её отца Леонида Костюченко, украинца, завербовавшегося на строительство Минского шоссе и оставшегося в нашем краю. Плакала мать девочки. Плакал сам комиссар. Естественно, виноватым его не признали, и вообще никакого разбора трагедии не проводили. Похоронили малышку на Валовогорском кладбище.

 Мама начала собираться в дорогу, убедившись, что жизнь на болоте – не лучший выход из сложившейся ситуации, а бабуле и без нас тяжело со своими тремя подростками. Перед дорогой бабуля Михалина поворожила на игле, и та показала, что мой папа жив, но болеет. А вот на дядю Адольку, маминого брата и сына бабули, игла показывает на землю. Собрав котомку, мы с мамой в сопровождении Миши Занько и Зюни направились в сторону шоссе. На выходе из болота наши сопровождающие возвратились к бабуле, а мы направились лесными тропками к собственной хате в Валовой Горе.

2024